В одном подразделении на сорок россиян пять местных жителей. Что ждёт русского добровольца на Донбассе

Россия – страна, которая на протяжении всей своей истории охотно принимает участие в войнах. Лишь часть войн проходила на русской земле. Чаще русские солдаты воевали за пределами своей страны. За геополитические интересы родины, за мир во всём мире, за бедных и угнетённых собратьев, за торжество справедливости. Поводы самые разные. Но неизменно, стоит из репродукторов, из телевизоров, из интернета зазвучать пламенным речам о необходимости воевать во имя высших целей, как возле военкоматов и пунктов сбора появляются толпы молодых и не очень мужчин с повышенной социальной ответственностью, которые желают отдать долг Родине. Причины, которые ими движут, самые разные – от жажды наживы и приключений до искренних порывов защищать прекрасные идеалы. Так было во время локальных войн в Югославии, Грузии, Сирии. Так произошло и в Донбассе.

Официально Российская Федерация вроде как там отсутствует. Однако не отрицает наличие добровольцев, которые закупились танками и ракетами в ближайшем магазине и отправились на защиту Русского мира. Русские мужчины, получив нокаутирующий удар из телевизора, по сей день отправляются в Донбасс, обеспечивая стабильный поток «гибридных» солдат туда и цинковых гробов оттуда. Однако не всех ждёт судьба героя-защитника. Многие сталкиваются не с врагами из телевизора, а с совершенно неожиданными проблемами. Истории этих людей вы никогда не услышите от ведущих федеральных СМИ. Они не вписываются в картину мира, которая выстраивается для массового потребления.

Фото: ТАСС

Москвич с позывным Леший отправился в Донбасс ещё в 2014 году.

В самом начале войны была эйфория братства. Все жили в одних окопах, делились друг с другом последней рубашкой.

Когда в народном ополчении произошло деление на два лагеря, россиян и «местных», москвич затрудняется сказать до сих пор. Небольшие недоразумения носили локальный характер и никак не сказывались на общем настроении в подразделении. Первый звоночек о том, что происходит что-то не то, прозвенел в июле 2015 года, когда знакомый контрразведчик намекнул Лешему, что тому следует озираться «на окопах». Озираться на боевых позициях означало, что человеку могут выстрелить в спину. Поначалу москвич не придал никакого значения этому предупреждению. Личных врагов у него не было. Но когда его неожиданно разоружили на позициях и подвергли аресту, Леший насторожился.

Через пару дней его выпустили, не объяснив толком, в чём причина. Чтобы не искушать судьбу, он перебрался в соседний Донецк. Теперь Леший воевал в составе подразделения россиянина Лёхи Десантника, удерживавшего позиции на окраине Донецка. Добровольцев из России у Десантника на тот момент было так много, что из них был сформирован отдельный взвод. Атмосфера в коллективе показалась такой же дружеской, как и в Красном Луче. А потом Лёха ушёл. Как уходил Десантник, Леший не видел: в этот момент доброволец-россиянин лежал в госпитале с ранением. Вернувшись в казарму, москвич начал замечать озлобленные взгляды «местных». Однажды сослуживец начал обвинять Лешего в том, что тот приехал в Донбасс зарабатывать деньги. В это время ополчение уже превратилось в некое подобие военной структуры. Военнослужащим начали платить зарплаты: рядовым – по 15 тысяч, сержантам двадцать пять, офицерам чуть больше тридцати. Когда Леший намекнул, что у него дома 15 тысяч – это очень низкая зарплата, дончанин сказал, что в Москве, может быть, эта зарплата и маленькая, зато в Донецке она большая.

– По его логике, я специально приехал сюда, чтобы не дать возможности жителю Донецка заработать 15 тысяч рублей, – возмущается Леший. – Деньги начали платить только в конце пятнадцатого. Я пришел сюда в четырнадцатом. Получается, я целый год провел в окопах, не получая никаких денег, специально, чтобы дождаться начала выплат, и не дать местным заработать эти великие тысячи?!

Теперь коренные жители Донбасса всё чаще затеивали споры с сослуживцами, приехавшими из России. Ругань начиналась с мелочей, и, как правило, всегда заканчивалась обвинениями во всех смертных грехах в адрес друг друга. Причину этого Леший видит в неустроенности местных жителей, которым не посчастливилось жить в эпоху перемен. Теперь они винят Россию в том, что жить им стало гораздо хуже. Раньше подобные высказывания казались шуткой.

Фото: РИА Новости

В 14-м году в одном подразделении на сорок россиян было пять местных жителей. Спустя год после того, как начали платить зарплаты, соотношение поменялось в другую сторону. Теперь там местных сорок человек, а россиян пятеро.

Именно луганский командир стал инициатором ареста, после которого Леший вынужден был перебраться в Донецк. В зоне своей ответственности на участке фронта офицер организовал канал поставки на территорию ЛНР контрабандных продуктов. Кроме того, из подразделения регулярно пропадало оружие и боеприпасы. За руку никто никого не ловил, но ходили слухи, что командир занимается контрабандой оружия в Россию. С контрразведчиками он сумел договориться, местным жителям-ополченцам рот заткнуть можно запросто. А вот добровольцев из России луганчанин боялся.

С войны в Донбассе Леший вернулся на протезе. В одном из выходов его группа забрела на минное поле. При отходе он наступил на противопехотную мину. Спустя полгода доброволец-россиянин узнал, что на мины их завели специально. Проводником выступил хорошо знавший местность сослуживец, который вызвался провести группу по известной ему тропе. Спустя шесть месяцев выяснилось, что этот проводник работал на украинские спецслужбы.

Потратив в общей сумме больше 200 тысяч рублей собственных денег, в Донбассе Леший сумел заработать лишь строчку на украинском сайте «Миротворец» (на котором публикуются данные ополченцев), инвалидность и боевой опыт. Протез ему помогла купить одна российская общественная организация. Официальный Донецк за добровольческий порыв отблагодарил Лешего попыткой уволить его задним числом после подрыва на мине, чтобы не портить статистику потерь.

Фото: ТАСС

История одного из бывших бойцов ЛНР, записанная в Нижнем Новгороде.

«Мы взяли Дебальцево. Помню, как один из наших бурятов развел костёр и хотел из черепа всушника чашу сделать, чтобы домой отправить. Обычай у них такой. Что бурят делал на Донбассе? Сидел-сидел дома, да и поехал.

Я наполовину украинец, по матери. Родился в Хабаровске, в семье военных, потом их в Нижний Новгород перевели. Когда на войну собирали меня, спрашивали: «Ты что, по своим же землякам будешь стрелять?» Отвечал, что еду раненых спасать. Как дошло до дела, то, конечно, стрелял. Не знаю, убил ли я кого на фронте. Надеюсь, не попал.

Если выключить кнопку телевизора по всей стране – меня на Донбассе и не было бы. Но когда днями показывают всё, что началось на Украине после Майдана, хочется туда. Фактически я не выдержал уже после того, как в Одессе 2 мая народ перебили. Соврал на работе, что повезу на Донбасс гуманитарку, и отправился в Луганск, взяв штурмовой рюкзак и форму.

Луганск оказался маленьким провинциальным городком. В воздухе стояло напряжение. Были проблемы со светом, интернетом. Люди собирались у точек раздачи вай-фая и обменивались новостями. Многих война сблизила. Ныне такого нет: царит нищета, а по городу разъезжают на джипах шлюхи, легшие в свое время под Плотницкого.

Луганские тогда были больше за Россию, но в 2014 году воевали, как правило, мы – русские добровольцы; а хохлы орали, что хотят отсоединиться от Киева. Их казачки нацепили папахи, пили водку и бегали от Вооруженных сил Украины.

Кого только не было на Донбассе: русские со всей России, сибиряков множество, с позывным «Магадан» чёрт знает сколько бойцов, один русский даже из Германии приехал, куда он в девяностых переселился. Ему в ФРГ банковский счет заблокировали как «террористу».

Столько форм, как на Донбассе, я в жизни не видел. «Флора», «Мультикам», «Цифра» – всех расцветок. И даром – от России.

Дебальцево. Был день, когда с нашей стороны было потеряно сразу почти 200 человек – 200-ми и 300-ми. Особенно «отличился» наш командир из российских офицеров, с позывным «Алмаз». Бестолковый! – народ ложил. Ребята из отряда «Август» грамотно обезвредили российских контрактников, что «Алмаза» охраняли, а ему прострелили колено. Казаки ещё себя тогда проявили. Комбикорм воровали грузовиками, под минами. Ещё приехала сводная группа бойцов МГБ (Министерство госбезопасности) – все в чёрной форме, на джипах. Покрасовались на камеры, попали под артиллерию, заголосили по рации, что у них потери; и больше мы их не видели. Город не взяли бы, если бы не русские добровольцы и российская армия.

За время войны Украина потеряла вроде как 3000 убитыми. Мы – меньше. Но многие из погибших – добровольцы и кадровики из России. Сколько сотен? Не знаю.

Возвращался я домой первый раз автостопом; второй раз уходил раненым по эвакуации в Ростов-на-Дону. Долго никто не брал. Наконец не выдержал, надел форму – чуть ли ни первая машина взяла.

Фото: vatahis

Мы могли в 2014 году идти до Киева. Спокойно. Но нужно ли это было? Я лично за социализм, за жизнь, какой я её видел в начале 1980-х годов, когда всё справедливо было. В 2014 году мы обыскивали прокуратуры – находили пачки денег в сейфах с уголовными делами. На Донбассе все чьи-то кумы и сваты. Все проблемы решались взятками. Регионом десятки лет правила банда. Все оперативные наработки мы передавали российским кураторам, но результатов – ноль.

Тот режим, который установили Захарченко и Плотницкий, – это не стоило тысяч загубленных жизней и руин на Донбассе. Эти козлы получили власть, поставили между ДНР и ЛНР таможню… Таможню! – ты понимаешь? И разорвали то, за что мы воевали, – Новороссию! – на две половинки одной задницы. На Украине есть сеть магазинов АТБ. В Донбассе сеть отжали и назвали «Народная». Угадай, кто её отжал? Когда я оказался в Луганске, там нормальные и дешёвые продукты из Украины были. Водка по 100 рублей, коньяк за 150 рублей. Теперь или полупустые полки, или втридорога дерьмо из России. Если что-то съедобное, то из Белоруссии. Местные завыли.

Единственный, кто что-то пытался делать для Донбасса, это Ринат Ахметов. Посылал гуманитарку, не останавливал предприятия – давал работу людям. Его я уважаю, а не эту мразь, что там правит.

Когда я уезжал, местные обнаглели вконец. Мало того, что, когда мы за них воюем, нам, русским, говорят, что мы чужие; так и гуманитарку из России они приноровились пропускать только за часть груза. Люди бедствовали, а этот сброд из местных наживался.

Пока шла реальная война, ополченцы отжимали в ЛНР и ДНР машины чёрт знает по какому кругу. Местные к нам, русским, приходили и жаловались. Это полный бред, что бойцы из России ехали на войну грабить. На автомобиле с украинскими номерами и без документов у нас долго не поездишь.

Помню, Плотницкий к нам приехал в часть: квартиры и машины обещает, медальки вешает. Зачем мне квартира в Луганске? У меня своя есть в Нижнем Новгороде. Я ради людей воевал. А Плотницкий зачистил ЛНР от всех, более или менее заметных участников 2014 года. Мне надо было уходить с Донбасса ещё до Дебальцева, чтобы не видеть, как убивают Беднова (начштаба 4-й бригады), Мозгового (комбриг «Призрака»), Дремова (комполка «Им. Платова»), а ребят таскают на допросы бывшие укропские прокуроры. И как русских добровольцев признают подсудными.

Против меня дело возбуждали. Когда летом 2014 года мы обороняли подходы к Луганску, я реквизировал на одной станции техобслуживания две легковушки. Тридцать раненых на них эвакуировали. Потом пригнали машины обратно, с пулевыми отверстиями – забирайте! Оказывается, мы – мародеры!

В ДНР то же самое. Зачистили даже Моторолу. Его мы называли «Пиночет». Он, такой смешной, приехал на московский съезд ветеранов Донбасса в гостиницу «Измайловская». Рыжий, мелкий, в папахе. Батальон «Спарта» воевал, конечно. Но одно дело – долбить в лобовые атаки никому не нужный аэропорт, а другое – с флангов окружить и поджарить «киборгов». Зато Моторола в телевизоре. Был.

Герои 2014 года либо погибли, либо вернулись домой, в Россию. Местные тоже уходят из армии. Им хуже всего: в Украину не вернуться, на Донбассе им делать нечего, а в России они не нужны. Сколько я таких знаю! Например, парня из киевского «Беркута», или мужика и девушку из Днепропетровска. Как говорится, «герои нам не нужны». Медальки пораздавали, и на этом всё. Мне-то легко. Поехал в Россию, заработал 500 долларов и обратно. А у них нет ничего. Помогаем таким, чем можем.

Кто-то из наших в наёмники подался. В ЧВК к «Вагнеру», что половину из своего отряда (150 человек) тупо при Дебальцево потерял. Воевать не умеет. Теперь в Сирию залез, благо свыше зелёный свет получил. «Вагнеровцы» наших на Донбассе ликвидировали. Я одного бойца, что в ЧВК ушёл, спросил: «Ты меня застрелишь, если прикажут? Я тебя не смогу». Он мялся-мялся…

Ехать ли на Донбасс? Войны там нет, как и идеи. Есть бардак на много лет и желание местных тебя использовать. Как вспомнишь о Донбассе, аж мерзко на душе становится! Но если всё снова там начнётся – соберусь и вернусь на фронт».

Андрей Камаев опирается на костыли в своем крохотном офисе. Он потерял левую ногу на войне на востоке Украины, в кровопролитных боях в районе Дебальцева.

После разрыва гранаты, изменившего его судьбу, Камаев в 2015 году вернулся в Россию. Впереди его ожидали только трудности. В конце концов Камаев создал собственную организацию «Ветераны Новороссии», чтобы оказывать помощь людям, попавшим в аналогичную ситуацию.

В сентябре 2014 года Андрей Камаев был исполнен патриотизма, когда приехал воевать добровольцем на восток Украины. Украинские войска представляли на российском телевидении фашистами, а Камаев хотел сражаться именно с фашистами, как его дед в годы Второй мировой войны. Камаев хотел выразить свой протест западным странам и НАТО, которые постоянно «хотели чего-то добиться от России».

«Я полетел в Ростов и перешёл через границу. После этого я примкнул к войсковой части и встретил своих товарищей», — кратко рассказывает Камаев.

В одной только созданной им ветеранской организации их насчитывается около трёх тысяч. Существуют по крайне мере ещё две подобные организации ветеранов: «Союз добровольцев Донбасса», которой руководит Александр Бородай, и общественное движение «Новороссия», которое возглавляет Игорь Стрелков (Гиркин).

Многих, как и Камаева, в эту войну привел патриотизм. Однако возвращение в Россию для многих стало тяжелым испытанием. Ветераны украинской войны столкнулись с проблемами: у них совсем не было денег, так как добровольцы не получали никаких ветеранских пособий.

Как отец семейства, Камаев тоже находился в тяжелом положении. Он не получил ни рубля, хотя пришёл домой без ноги. Его спасла помощь братьев по оружию: добровольцы организовали взаимопомощь и начали сбор денег на нужды своих товарищей, например, на лекарства. Они помогали друг другу устроиться на работу.

«Только когда я получил статус инвалида, начал получать государственную пенсию на тех же основаниях, что и все российские инвалиды».

Таким образом, пенсия по инвалидности, которую получает Камаев, никак не связана с войной. Он получает такую же пенсию, как и любой другой инвалид.

Всё же Камаев воздерживается от критики государства. Он подчеркивает, что не обижается: «Почему я должен получать ветеранское пособие? Ведь я пошёл на войну добровольцем». Однако он замолкает, когда его спрашивают о том, что больше всего огорчает ветеранов: «Самая большая проблема состоит в том, что мы ощущаем себя ненужными своей стране».

Герман Владимиров говорит, что на войну на востоке Украины отправилось много добровольцев из Санкт-Петербурга. Он сам был в Крыму уже весной 2014 года, а оттуда поехал на Восточную Украину. По его словам, он оказывал там гражданскую помощь.

Многие добровольцы, вернувшись домой, остались безработными.

«Часть снова отправилась сражаться на Донбасс, часть завербовалась в российские войска в Сирии», — рассказывает Владимиров.

Он, как и многие добровольцы, был разочарован ходом войны. На востоке Украины началась длительная позиционная война, а их мечта о большой Новороссии в составе России не осуществилась.

Вместо создания Новороссии Россия выбрала затяжной военный конфликт, задачей которого является воспрепятствование прозападному развитию Украины. Владимиров говорит, что не знает, к чему приведёт эта война.

«Но могу сказать точно, что решения на этой войне принимаются не в окопах, а в кабинетах».

Катрин Ненашева – российская художница. В мае 2018 года находясь в Донецке попала в руки местным силовикам и подверглась избиениям. Об этом она написала пост в «Фейсбуке».

«Это было чуть больше месяца назад [пост от 26 июня 2018]. Где-то между инаугурацией Владимира Путина и моим 24-м днём рождения. Нас забрали в самом центре Донецка, под вечер, у полицейских была в руках моя фотография (шутки ради «портрет художника» с Триеннале в Гараже). Сначала было отделение с проверкой личностей, допрос с основным «Зачем вы сюда приехали?». А приехали мы, потому что часть родственников у меня из Горловки, там похоронена бабушка, остался дом дедушки, с которым неизвестно что происходит с начала войны. Это очень важная и личная для меня история. Но такая версия никого не устроила. После допроса люди в масках надели на нас чёрные мешки и наручники, затолкали в грузовик, увезли в неизвестную сторону.

Избиения начались уже в грузовике. «Твари ебаные, сейчас нахуй вас на минах подорвём, а перед этим выебем», — неистово орал человек в грузовике, запрещая говорить и двигаться. Играла громкая музыка, оглушающая до полуобморока. При каждом движении голос ударял по коленям и голове, продолжая угрожать смертью «через 15 минут». Это были одни из самых страшных 15 минут в моей жизни.

В «кабинетах» нас уже ждали пьяные мужчины, называющие себя контрразведчиками. Избиения ногами, руками и чем ни попадя продолжались около трёх часов. Засовывать пальцы в рот, заставлять есть, когда тошнит, делать вид, что писаешь на человека, когда он в мешке – по сравнению с угрозой проведения тока по внутренним органам такие пытки казались лёгким приколом. В какой-то момент ко мне приставили взведённый пистолет – сначала к коленям, потом к рёбрам. Над рёбрами осталось два мелких, еле заметных синяка. Через какое-то время пистолет оказался у сердца. Меня кто-то зажимал за шею, тыкая дулом то в челюсть, то в щёку, то в висок. «Ну что, сука, сначала выебу тебя?» Я прижималась к стене, когда пистолет приставили ко лбу. Потом появился и автомат. «Ты знаешь, откуда он у меня? Я забрал его у мертвого чеченца, которого сам и убил. Понимаешь, кто мы? Мы можем делать с вами всё что угодно. Мы сдохнем завтра или послезавтра, с нас ничего не взять!» — кричал мужчина, называющий себя «офицером». Что происходило с С., я не знала, нас развели по разным комнатам, скажу только, что всё время избиения я слышала ужасный непрекращающийся крик. Это было самой страшной пыткой для меня.

«Я умер в 2014-ом. Меня нет. Нас нет, — «офицер» начал свой рассказ, бегая по комнате с автоматом в руке. — Ты понимаешь, сука ебаная, что это значит? У меня нет абсолютно ничего, я никто ни здесь, ни в России. На Украине меня ждёт смертная казнь». Его лицо менялось каждую секунду от безразличия и смеха до готовности заплакать. «Смотри!» — закричал офицер и поставил мне видео на ютубе. Это была какая-то большая встреча с Владимиром Путиным, типа «прямая линия», где тот обещал всем защитникам Донбасса российское гражданство. «Я приезжаю в Ростов, а там от меня шугаются. Говорят: пиздуй дальше на свою войну!» После этого «офицер» показывал мне фотографии своего маленького сына, он кричал, что если будет нужно, тот тоже пойдёт воевать, потому что это — долг. «Только это, блядь, не моя война. Не моя, ты слышишь, не моя!”.

Продолжая метаться по комнате, то проваливаясь в истеричность, то снова ударяя меня, «офицер» рассказал, что до войны служил в полиции Донецка, а когда начались боевые действия, в город стали съезжаться люди из разных городов и стран — вламываться в квартиры, грабить мирных жителей, убивать. «Все там были, добровольцы ебаные. Как ты думаешь, что мы могли делать? Это моя земля, мой дом, а здесь начинают твоих соседей убивать неизвестно кто». Тогда, по словам «офицера», они объединились с бывшими коллегами — около 50 человек — для того, чтобы пытаться предотвратить погромы. Через какое-то время появилось оружие, и группа получила официальный статус. «Да только вот толку, толку от этого! Где мы! На нас всем плевать. Нас оставили умирать».

После этого «офицер» включал мне видео из Афганистана, Чечни, заставил смотреть видео с операции 131 майкопской бригады. Все это время он продолжал кричать: «Где эти пацаны? Кто вспомнит про них теперь? А защищали вас, тебя, чтоб ты жила, тварь ты ебаная». Я сидела в оцепенении. На тот момент крики С., прекратились, его увез конвой на обыск в квартиру, которую мы снимали. Скажу только, что в квартире перевернули абсолютно всё, и попасть в неё мы больше не смогли. Я не понимала, что сделали с С., у меня была уверенность, что он уже полумёртв. Какая-то дикая боль охватила голову и стала литься по всему телу. Офицер смотрел мне в глаза, словно бы тоже оцепенев на минуту. «Я вам очень сочувствую, — тихо сказала я. — Что я могу сделать в этой ситуации?» После пары секунд тишины офицер закричал: «Да ты, ебаная блядь, можешь только у меня отсосать!» После того, как я в третий раз задала тот же вопрос, офицер ответил: «Ну раз ты такая умная, расскажи про нас. Про людей здесь. Слабо, блядь?»

В какой-то момент я немного начала сходить с ума — пытаясь применять различные тактики коммуникации для сохранения жизни, я иссякла. Вспомню ещё только один эпизод, когда «офицер» повёл меня к праздничному столу, заставленному едой из супермаркета и алкоголем. Туда пришли два абсолютно невменяемых человека в белых рубашках, которые издевались над С., Мне налили стакан коньяка и заставили пить. «А теперь говори, чей Крым, падла ты чертова, — один из них обхватил мою шею потным руками. — Отвечай, шлюха!» «Крым, — говорю, — на данный момент находится на территории Российской Федерации». Ответ был неправильным. Он стал меня душить и бить головой об стену, я начала задыхаться. «Офицер», немного понаблюдав, остановил его секунд за 30 до моих последних издыханий. Отмечу только, что потом на этого человека тоже надели наручники и отправили спать на стул.

Я увидела С. утром, через несколько часов. Когда он повернулся, я зарыдала. Это был не он — его лицо под разного рода подтёками и синяками абсолютно изменило форму, вся одежда была грязной, кроссовки истоптаны.

Утром допросы продолжились и длились больше 8 часов. «Искусство – не искусство / Навальный / Павленский», «вы преступники и террористы», «ты приехала здесь делать акцию на инаугурацию президента». Практически каждому мы с С., рассказывали подробно о работе — с бывшими заключенными, жителями ПНИ, людьми с психическими расстройствами. «Нет, это что-то не то. Вы сами больные, а у нас тут у каждого психическое расстройство, если что. Где будет ваша акция?»

«Художница, блядь, тупая ты пизда, неужели ты ничего не понимаешь?» На очередном допросе в кабинет влетел «офицер»: «Что, ты думаешь, мы тут вас держим?» Тайна раскрылась. По словам офицера, сотрудники СБУ готовили на меня, как на «протестную фигуру», убийство на территории ДНР, чтобы совершить провокацию. То есть всё это время меня спасали. А С., по их мысли, был моим убийцей и агентом СБУ — именно поэтому они так над ним издевались. «Мы уже поймали настоящего преступника. Извини, если что», — офицер подал С. руку и удалился навсегда. Нам «заказали» такси и тут же отвезли на границу с Россией. Забрать вещи мы так и не смогли, потому что после погрома хозяйка сменила замки в квартире. Уже поздним вечером того же дня мы искали ночлег в Ростове.

Никогда не забуду первые сутки после произошедшего. Я ненавидела весь мир. Я источала злость и агрессию за километры — на продавщицу в ларьке, водителей маршруток, бабушек на улице. Меня душила ненависть. Тогда я страшно расстроилась: неужели я теперь всегда буду такой? Злость и ненависть после шока оказались одним из признаков ПТСР, о котором я стала подробно читать позже.

Я не знаю, кто над нами издевался. То речь шла про контрразведку, то «ФСБ всё равно где угодно вас достанет!» Постоянный страх, мания преследования, невозможность понять, как жить дальше — в таких чувствах проходили последние несколько недель. И главная мысль о том, что наши насильники для системы ровно то же, что и мы — мясо, живой труп».

Фото: AP

Историк и журналист Владимир Максаков, побывавший в Донецке и отсидевший неделю в «Яме» – военной тюрьме ДНР в бывшем здании Службы безопасности Украины. Никаких конкретных обвинений или претензий предъявлено не было.

«Подвал, который, судя по всему, использовался как тюрьма, ещё когда в этом здании была собственно СБУ. Условия чудовищные. Камеры примерно три на полтора метра: ни встать в полный рост, ни лечь, вытянуться нельзя, ни толком посидеть. Спали мы на каких-то обломках пенопласта, каких-то ещё стройматериалов, несколько пледов. Одно очень хорошо – там не было вшей. В камеру набивалось до 10 человек, конечно, было очень душно, неприятно, очень страшно. Почти двое первых суток не было света, но мне очень повезло с людьми, у меня были очень хорошие сокамерники, я думаю, что без них я бы не выжил.

Я познакомился с двумя ополченцами еще по дороге из Ростова в Донецк, и нас держали вместе. Остальные – это процентов на 90 совершенно случайно задержанные, они проходят карантин, их проверяют как корректировщиков-наводчиков. Некоторые обвинения совершенно абсурдны, вплоть до слишком громкой ссоры мужа с женой с рукоприкладством, мужа за это задерживали. Или сторожа за то, что он слишком хорошо выполнял свои служебные обязанности и ночью ходил по складу с фонариком и светил.

Другие обвинения формально куда более серьёзные, я писал об этом, о девушке Ане, которая отметила крестиком местоположение каких-то стратегически важных объектов на территории Донецка, эта карта осталась на украинском блокпосту вместе с номером её мобильного телефона, её таким образом нашли и подвергали пыткам, её насиловали.

Был парень, который сфотографировал дом, не пострадавший от обстрела, чтобы прислать фотографии своей малознакомой по социальной сети «ВКонтакте». Они вместе состояли в группе, посвящённой Донецку и его нынешнему положению, и ещё парень засветился в одной из групп «Правого сектора», за что был очень жестоко бит. Спина у него была исполосована, били, судя по всему, металлическим прутом. Но слава богу, он физически довольно крепкий, очень набожный, очень верующий человек. Мне при задержании дали возможность взять с собой молитвослов, мы с ним каждый вечер молились, так как было очень страшно, в Бога там начинаешь по-настоящему верить. Этот парень провел на «Яме» в общей сложности больше двух месяцев».

Фото: AFP

Эркину Исманову 41 год, он москвич, женат, отец четырёх детей. В Донбассе был почти год, с июля 2014-го.

«Я смотрел телевизор, смотрел и понял, что больше не могу быть в стороне — там же детей убивают, мирных жителей, и если мы этих укрофашистов там не остановим, то и наши дети будут играть с осколками снарядов и не знать, проснутся ли на следующее утро.

Исманов купил билет до Ростова, потом на разных перекладных перебрался на другую сторону границы. Попал в отряд «Палестинцы», в котором были и украинцы, и такие же, как он сам, добровольцы, в разное время в нём было 300–500 бойцов.

«Краснодон, Снежное, блок пост Широкино — крайний перед буферной зоной, за которой «укропы» стояли: «Правый сектор», отряд «Айдар» и другие, — перечисляет Эркин места дислокации. — А потом был Новоазовск, где я подорвался на гранате и остался калекой».

24 октября 2014-го в Новоазовске был митинг. «Вдруг вижу, как по земле катится граната, а вокруг дети, женщины. В общем, схватил её, вроде выбрал, куда кинуть в безопасное место, а не успел — прямо в руке разорвалась, получилось, что собой её прикрыл», — говорит Исманов. Рядом с ним стояла беременная женщина и трёхлетний мальчишка, к счастью, они не пострадали.

Его всего посекло осколками, правую кисть оторвало, серьёзно пострадала берцовая кость на ноге. Потом были разные госпитали — в Новоазовске, Таганроге, Ростове, Питере — в последнем, кстати, ногу буквально собрали по частям и спасли. Почти год он не мог ходить и работать, получил 2-ю группу инвалидности. «Ребята ко мне приезжали, возились со мной как няньки, брат мой младший не бросил нас — кормит и поит всех, деньги семье товарищи давали, — рассказывает Исманов. — С протезами помог комбат «Палестинец» — у меня их два теперь, с одним могу что-то взять и перенести, с другим — почти всё могу, даже писать. Знаете, после ранения я понял, как много вокруг хороших людей, которые не бросят в трудную минуту, для меня это было настоящим открытием».

Самое мерзкое, как с нами общаются, на комиссиях разговаривают, где инвалидность устанавливают, МСЭК, кажется, или в больницах, как со скотами — пацанам прямо в лицо говорят: «Мы вас туда не посылали». Помните, так когда-то говорили «афганцам», которые возвращались с войны? — возмущается Исманов. — Я бы за такие слова сразу в морду дал, а парни молчат. А по ночам им кошмары снятся: как пацаны наши на гранатах подрываются или как убивают товарища».

Фото: NYT

По словам Исманова, семья приняла его выбор и во всём поддерживает, дети считают папу героем, жена, конечно, переживает, но понимает, что по-другому он просто не может. Но так далеко не у всех, тяжело вздыхает Эркин.

Михаил Комоляткин, замруководителя добровольческой организации Е.Н.О.Т.corp, отправлявшей добровольцев в Донбасс, говорит, что многие добровольцы, вернувшиеся назад, не могут объяснить женам, зачем они поехали в Донбасс, так как «очевидный ответ – защита национальных интересов России» – большинство россиян не понимает из-за их «непассионарности».

«Отсутствие внятного статуса добровольца в России рождает трудности с трудоустройством и проблемы с правоохранительными органами, — говорит он. — Одному из знакомых ополченцев новосибирский банк не открыл счет, указав, что их могут потом привлечь к ответственности по статье «финансирование террористической деятельности».

Воевавшие на стороне ДНР-ЛНР говорят, что государство никак не помогает раненым, никаких компенсаций семьям погибших тоже нет. Всё лечение и пособия добровольцы получают от волонтёров или общественных организаций.

varlamov