Имя Виталия Кима сегодня знает, без преувеличения, каждый житель Украины. И не только Украины – для многих европейцев, которые интересуются событиями в нашей стране, понятия «Виталий Ким» и «Украина» стали неразделимыми. Его дышащие безудержным оптимизмом сообщения в социальных сетях помогли множеству украинцев справиться с первым шоком войны, прийти в себя, поверить в то, что все будет хорошо. А фото в цветастых носках просто «порвало» интернет и стало настоящим бестселлером.
За прошедший год Виталий Ким встретился с сотнями журналистов, дал множество комментариев самым разным СМИ. В очередь к нему за интервью выстраивались представители ведущих мировых изданий, телеканалов, новостных агентств. И тем не менее, даже на самом гребне своего успеха, он был и остается николаевцем.
В преддверии Нового года Виталий Ким согласился ответить на вопросы журналистов «Новостей-N». Договорились, что постараемся подвести своеобразные итоги прошедшего 2022 года, ставшего, безусловно, переломным для нашей страны. Мы говорили о войне и мире, о сражающихся воинах и ситуации в тылу и о многом другом. Большинство вопросов были подсказаны нашими читателями.
«Был рад любому адекватному военному»
— 24 февраля разделило жизнь всех украинцев на две части – до войны и после войны. О том, что готовится нападение говорили задолго до того, как оно началось: предупреждали западные партнеры, было много публикаций в СМИ. Но в реальность этого мало кто верил. Было ли у вас предчувствие войны? Вы верили в то, что Россия может напасть на Украину?
— Я слушал в прямом эфире выступление российского лидера касаемо того, что будет спецоперация. И даже тогда я не поверил, что их войска будут заходить. Меня с утра эта новость не то что бы ошарашила, но стала большим сюрпризом.
— Кто вам сообщил о нападении?
— Я не помню. Мне по телефону позвонили и сообщили.
— Вы были дома?
— Да, дома. Я спал.
— То есть, вас разбудили. Разбудили известием, что началась война.
— Я вам больше скажу – даже немного проспал. Я не слышал звонков в 5 утра и взял трубку часов в шесть. У меня в телефоне зафиксированы важные номера, на которые нужно срочно ответить, а есть такие, которые могут подождать – почему-то именно с них первыми и звонили. Чуть позже мне сообщили. Даже не в момент, когда это произошло.
— И что вы предприняли?
— Я проснулся и поехал на работу. Первое, с чего мы начали – попытались разбираться в законе о военном положении, в полномочиях, обязательствах, определить порядок действий, степень ответственности и т.д. Общие понятия имелись, но нужна была детализация.
— Каким было первое совещание после нападения, и о чем вы говорили?
— Первое совещание я провел с нашим аппаратом, были все заместители. Мы разбирали, какие у нас есть полномочия, какие задачи, что мы имеем из воинских частей, какие угрозы и какие есть варианты противодействия. Разрабатывали сразу несколько планов. Почти сразу появились добровольцы – люди, которые хотели помогать. Мы распределили между ними работу чуть позже, когда разделили моих заместителей по зонам ответственности, не так, как в мирной жизни. Поделили полномочия, и все пошли выполнять свои задачи.
— На этом совещании уже присутствовали военные, или это был только ваш аппарат?
— Военных мы собрали где-то через час. Потому что коммуникации не было достаточно на тот момент. Мы, честно говоря, даже не понимали, сколько у нас военных, и кто за что отвечал. Когда собрали всех военных, стало ясно, у кого какие задачи, кто что должен делать, и начали работать.
— Главным в те дни была оборона Николаева. Был ли в первый же день определен человек, на которого возложили ответственность за оборону города?
— Тогда были и старшие, и тот, кто отвечал за оборону. Была проблема отхода частей с херсонского направления, которые шли в нашу сторону. После этого оперативное командование «Південь» приняло изменения, кадровые в том числе, перестановки, в связи с 24 февраля. Изменения были, и раскрывать их детально я не могу.
— С какого момента генерал Марченко стал руководить обороной?
— Командование обороной Николаева осуществляло ОК «Південь». А Марченко приехал с боевым распоряжением от Залужного, в котором стояла задача – оборона города Николаева. Это очень такой своеобразный вопрос. Он прибыл с конкретным заданием, но полномочия были.
— Вы с ним были знакомы до того, как он приехал?
— Я узнал, что мы были знакомы, после того, как он приехал. Один раз он приходил ко мне по какому-то вопросу волонтерскому. На тот момент я был рад любому адекватному военному. А когда приехал генерал… Я же понимал, что для достижения цели должна быть коммуникация, пофамильно известны руководители, которые принимают решения, для того, чтобы можно было быстро реагировать. Как это должно быть. В нём это всё было. Мы начали прорабатывать, чертить, просчитывать определённые действия.
— То есть, Марченко был адекватен ситуации, которая тогда сложилась?
— Да.
— Генерал СБУ Ягун заявил, что Николаев и Одессу должны были захватить при помощи предателей. Известно ли Вам, о каких именно предателях идет речь?
— СБУ знает фамилии предателей, которые претендовали на какие-то посты, которые должны были здесь быть, и которые пытались наладить коммуникацию.
— Можете ли Вы назвать кого-либо из представителей правоохранительных органов или властных структур, кто был как минимум отстранен от занимаемой должности по подозрению, что они содействуют противнику, а как максимум арестован и предан суду?
— Окружной прокурор, Герман. Такой единственный случай по всей Украине. Самый высший уровень по этой статье – государственная измена. И еще директор коммунального предприятия, занимающегося ритуальными услугами. Это был самый высокий должностной уровень, который у нас был зафиксирован. Я вам так отвечу: по глазам, по первой реакции, в первые дни всех присутствующих там предательства не было. По глазам видно, как и на что человек реагирует. Или он действительно переживает, но не знает, что делать. Или у него есть уже какие-то планы. Не было у нас предателей. Мало того, все силовые службы имели доступ очень широкий и работали во взаимодействии. И если бы эта информация утекла – как утекала у прокурорского – то это бы вскрылось.
— А страх и растерянность были? Видели ли Вы людей из правоохранительных органов и из властных структур, которые испугались сложившейся ситуации?
— Да я сам смотрел в зеркало и боялся! И как в пословице: глаза боятся – руки делают. Каждый был на должности, выполнял свои обязанности. Можно бояться и выполнять, а можно бояться и НЕ выполнять. Это разные вещи.
— По Николаеву ходят упорные слухи, что в первые дни после нападения ряд высших руководителей правоохранительных органов уехали из Николаева (утверждают, что в Первомайск) и вернулись обратно спустя чуть ли не неделю после хорошего «пинка» из Киева. Не стану называть фамилии, в городе хорошо знают о ком идет речь.
— Давайте я отвечу на этот вопрос так: начальники управлений внутренних дел, СБУ и других правоохранительных органов ТЕРРИТОРИЮ Николаевской области не покидали.
— И постоянно руководили вверенным им структурами?
— Это у них надо спрашивать.
— Самым наглядным проявлением войны в ее начале (если не считать обстрелов) для простых людей стали блокпосты. Они были повсюду и от них было много проблем. Многие из тех, кто стояли на этих блокпостах, не знали толком своих полномочий, чуть что хватались за автомат, доходило до серьезных инцидентов. Но самое главное – блокпосты очень осложняли логистику. Мне довелось ехать 10 марта из Николаева в Одессу, так я насчитал по дороге 13 или 15 блокпостов. У каждого из них собирались километровые автомобильные очереди – при том что трасса была пуста. Как Вы считаете, было ли оправдано такое количество блокпостов в начале войны?
— Давайте смотреть по результатам. Я был неопытный, скажем так, в военных вопросах. И было принято определенное решение. В том числе такие решения принимали на местах военные. Кто-то огораживал свою воинскую часть, кто-то делал еще что-то. Блокпосты были практически в каждом селе. В Киеве ЖК какой-то, там три дома — и вот уже блокпост. Каждый реагировал и имел право защищать себя так, как мог и как хотел. Ведь все мы впервые столкнулись с такой ситуацией, никто не знал, что и как. Я считаю, на тот момент это было оправданно. Избыточный контроль действительно был, иногда доходило до абсурда. Но он был! И эта информация доходила до русских – дескать, там понаставили на каждом километре блокпостов и трясут всех без разбору. Это сработало и на НИХ! Поэтому я считаю, что это было оправданно. Когда блокпосты сняли, то есть когда мы отогнали врага 14 марта, мы уже выстраивали линии обороны по другому принципу. И после 11 ноября… Вы же видите: буквально за день я все переиграл, радикально уменьшили количество блокпостов – прежде всего, чтобы не мешали логистике. Но я понимал, что это можно делать исключительно после того, как врага отодвинут на безопасную дистанцию.
— В Николаеве говорят о ряде инцидентов, которые якобы произошли на блокпостах – в частности, речь идет о гибели известного николаевского активиста Александра Янцена. Вы можете внести ясность в этот вопрос?
— К сожалению, нет. Я помню, что был какой-то конфликт, но не помню деталей.
— А гибель военкома Корабельного района?
— Тоже не буду комментировать. Там же такая неразбериха была! Это установит следствие. Были и другие инциденты – слава Богу, без летальных исходов.
«ТРО в Николаевской области повело себя геройски»
— Генерал Ягун в своем интервью говорил о еще одной проблеме: якобы на Юге Украины, в Херсонской и Николаевской областях (опять-таки, из-за предателей) были большие проблемы в организации территориальной обороны. Насколько это касается Николаева и Николаевской области?
— Что касается территориальной обороны, проблемы, конечно, были. Но предательство здесь ни при чем. Перед войной мы развернули невоенный состав – 150 человек, если я не ошибаюсь, штатная численность. Подразумевая, что если будет война, то они разворачивают военный штат. Все остальное пришлось доделывать уже после нападения: «оружейки», компьютеры завозили и т.д. Мы поменяли потом руководителя по определенным причинам. Но костяк и люди уже были в штате. И, конечно, потом началось развертывание – люди выстроились в очередь для записи в терроборону. Сейчас, конечно, это видится по-другому, но тогда нужен был каждый человек, который мог держать оружие и готов был воевать.
— Тероборона, с вашей точки зрения, выполнила свою функцию?
— Да. Я о терробороне могу много рассказывать. Наша николаевская терроборона и сейчас работает на первой линии. Снигиревская, баштанская, николаевская терробороны отлично себя проявили. Николаевская терроборона обороняла аэропорт, когда к нему подошли российские войска. А командир терробороны лично стрелял из ПТРК по вражеской технике, потому что тогда кроме него никто не умел этого делать. Он же руководил на месте боями в районе Кульбакино и вообще боевыми действиями вплоть до 14 марта. То есть, терроборона вместе с военными приняла на себя первые, самые тяжелые удары начального периода войны, чтобы затем основные силы могли дать достойный отпор.
— Мы можем назвать фамилию этого командира? Страна ведь должна знать своих героев.
— Чапленко. Он был непосредственно на острие атаки. Полковник, боевой. Он организовал работу самого подразделения.
— Он был с первого дня?
— Нет, не с первого. Предыдущий руководитель терробороны, получил осколочное ранение, он комиссовался, и был назначен полковник Чапленко. Это было еще до боя в аэропорту. И рекомендовал его, кстати, генерал Марченко – как хорошего, боевого человека. Чапленко отработал, я считаю, на все сто. Кроме этого, была баштанская тероборона, где было свыше трехсот человек, и новобугская, где было сто человек как минимум. Костяк был афганцев, часть из них наши депутаты, которые имели боевый опыт и в Афгане, и в 2014 году. Они все были охотники. Им передали оружие, которое они могли использовать – РПГ-7, СВД, минометы и т.д. И они работали вплоть до 14 марта каждый день. Больше 100 единиц техники отобрали, повредили, передали в бригады, в том числе в 3-й полк спецназа, 80-ю бригаду. Одних только ЗРПК «Панцырь» они отобрали у русских 4 штуки, а каждый из них, между прочим, стоит 14 миллионов долларов. Я уже молчу про КАМАЗы и БТРы в огромных количествах.
— Отбирали как? Были боевые столкновения?
— Безусловно! Они стреляли по ним, пробивали колеса. Работали по колесной технике в основном, потому что колонны шли. ТРО в Николаевской области повело себя геройски. Много погибло… Они даже не оформлялись в ТРО, потому что не было времени. Они работали разведгруппами. Охотники, егеря, работники, системы каналов «Ингулец», рыбаки, депутаты. Их очень много.
— То есть, война действительно стала всенародной?
— Абсолютно верно! В первые две недели ездили, сжигали застрявшую российскую технику – физически не могли увезти. Ее дожигали в полях, чтобы русские не забирали. Это была реально народная война. Как минимум первые несколько недель, пока определенные силы не начали отрабатывать контрнаступление. Наша задача была сдержать их, нанести максимальный урон.
— Первый, внезапный удар самый трудный. Шок…
— А вы знаете, не было у нас шока. Как-то так сложилось, что те, кто работал в поле, и те, кто был здесь – ТРО, патрульные, Марченко, я – ни у кого не было шока. Все были готовы к тому, что мы все погибнем, но перед этим надо как можно больше «намолотить» русских. И все с энтузиазмом работали. А потом пришла радость оттого, что мы поняли: у нас получается!
— А когда вы поняли, что получается? С какого момента?
— Да с первой остановленной колонны. Что это все не так страшно.
— Какая же была первая остановленная колонна? И где?
— А их сразу было несколько. Одна шла через реку Ингулец, в сторону Баштанки, вторая со стороны Александровки – Украинка, Пузыри, Луч. У нас все эти маршруты были.
— И остановила их именно ТРО? Или там были совместные действия?
— Первыми их остановили еще те герои, которые полегли на Антоновском мосту – ТРО херсонское. Которые практически безоружными шли на БТРы. Там был жестокий бой. Параллельно они двигались в других местах. Мы пустили воду в каналы Ингулецкой системы. На картах 1952 года, которыми пользовались российские военные, не было этих каналов. Они уперлись в водные преграды, потеряли время, мы по ним постоянно вели огонь. Взорвали мостовые переходы, оставили только два, которые контролировали. Там такая каша была, постоянно приходилось принимать быстрые, оперативные решения.
— По Николаеву ходят слухи, что в первые дни имела место бесконтрольная раздача боевого оружия. Рассказывают, заехал автомобиль в населенный пункт и всем желающим мужчинам раздали автоматы с боекомплектом. Было такое хотя бы раз? Или все-таки это преувеличение?
— На местах могло быть все, что угодно. Это по всей Украине такая история была. Но ответственные лица, которые понимали в каждой ОТО, кто куда поехал, что кому выдавали – под запись, с паспортом – все это у нас есть. Да, иногда проблема всех собрать. Что-то потеряно, кто-то погиб, кто-то был ранен. Но при этом мы понимали, куда какая машина поехала, что раздавали, кому и для чего.
— То есть, база выданного оружия существует?
— Конечно. С фамилиями, с именами. Она вся собрана. Сейчас мы потихоньку собираем обратно. У тех, кто ни разу не выстрелил из этого оружия, скажем так.
— В какой момент вы поняли, что Николаев они взять не смогут?
— Наверное, 11-12 марта, когда они проиграли вознесенский бой и начали отходить. Тогда уже была эйфория: «О, класс!». До этого мы ведь в окружении были с трех сторон.
— Фактически, тогда оставалась одна свободная трасса – на Одессу
— Да. А когда фронт выровнялся условно на линии Александровка – Снигиревка, тогда добавилось энтузиазма. Но риски присутствовали вплоть до 11 ноября, потому что все это время они были рядом. Мы видели, конечно, что они слабеют. Но риск атаки был. Сейчас он гораздо ниже.
— А по чем это видно?
— Чтобы пойти в новое наступление, им надо формировать ударные кулаки. Я говорил об этом не раз: риска, что завтра зайдут, нет. Риск, что сформируют через месяц и поставят им задачу взять Николаев любой ценой, есть. Примерно как сейчас Бахмут. Поставлена же задача его взять любой ценой. Которую они, кстати, тоже не могут выполнить.
— Какой самый трудный, с вашей точки зрения, день был при обороне Николаева?
— Когда вражеские войска прорывались к Кульбакино и аэропорту. Они были уже очень близко, много танков. Это был самый сложный момент.
— Паники не было?
— Наоборот. Все наперегонки рванули в Кульбакино повоевать, хоть раз стрельнуть по врагу. Кто-то поехал раньше, кто-то не доехал. Но все туда поехали. И я туда поехал.
— И как? Стрельнули?
— Не дали мне подойти близко. ТРО не пропустила.
«На Вознесенск у них были большие планы»
— В своем интервью генерал Марченко утверждает, что он как минимум восемь раз получал приказ взорвать главные мосты в Николаеве – Ингульский и Варваровский. Насколько это соответствует действительности? И кто отдавал такие приказы?
— Если он говорит, что получал такие приказы, детали надо уточнять у него.
— А это вообще было в его компетенции – взрывать мосты?
— Не готов ответить на этот вопрос. У нас была история, когда по телефону вроде бы передали команду взрывать мосты, мы даже собирали по этому поводу совещание. Я попросил связать меня с инстанцией, от которой последовал звонок. Мне ответили, что нет, команда была заминировать мосты и быть ГОТОВЫМ к их подрыву. Это было один раз, и я тогда высказал все, что я думаю по поводу такого «испорченного телефона», не выбирая выражений. Мосты не взорвали – и слава Богу.
— Насколько, с вашей точки зрения, оправдан подрыв мостов в Вознесенске? Особенно железнодорожного.
— Оправдан на сто процентов.
— А что, была угроза, что они могут захватить железнодорожный мост?
— Конечно. На другой стороне уже российские десантники высадились, ждали. Это ведь у них была едва ли не единственная возможность переправиться через Южный Буг. Кстати, это те самые десантники, которых потом уничтожили под Ольшанским. Шестьдесят человек их там положили, и пять или шесть взяли в плен. А мост автомобильный прямо с танками взорвали. Танк уже переезжал на другую сторону. На Вознесенск у них были большие планы. И то, что наши сделали в Вознесенске – они большие молодцы.
— А вам приходилось общаться с российскими военнопленными?
— Да.
— И каково ваше впечатление? Что вы можете о них сказать? Понятно, что они в плену, они подавлены. И тем не менее.
— На десять человек один «запаянный». Все остальные – дети.
— Что они говорят о войне?
— А ничего не говорят. Если это десантники, то они служат, у них такая задача. Они военные – что с них взять? Но есть «запаянные»: они свято верят, что здесь нацисты, не меняют своей точки зрения и готовы ее героически отстаивать. Но это на то время. Сейчас таких меньше.
— То есть, все-таки пропаганда их работает.
— Да конечно! Тридцать лет вталкивать в голову этот бред… Помню, как в мирное время, во время отдыха где-нибудь в Турции или в Египте, по телевизору тебе вещает какой-то международный российский канал – попадаются такие в отелях. Вроде бы все безобидно, но нужные акценты делают. И ты там слышишь постоянно эту чушь. Сначала отмахиваешься, но через неделю непроизвольно начинаешь прислушиваться. Так это неделя! Представьте себе, что происходит, когда это впихивают годами, десятилетиями.
— Николаев с первых дней войны постоянно подвергался ракетно-артиллерийским обстрелам – каких только ракет к нам не прилетало! Тем не менее город выглядит вполне пристойно
— Николаев – третий город по разрушениям в Украине. И если бы у нас не работали коммунальные службы, у нас был бы сейчас не город, а свалка. Потому что все эти девять месяцев коммунальщики вывозили мусор, последствия обстрелов немедленно убирались. Я могу вам показать кладбища стройматериалов. Если бы девять месяцев все это не убирали, то оно бы так и выглядело.
— Обстрел здания облгосадминистрации: понимаете ли Вы, что стреляли не по зданию ОГА вообще, а целились именно в Вас? Не пожалели даже дорогостоящую ракету «Калибр», которых у россиян очень мало. Говорят, что ракета залетела прямо в окно вашего кабинета — это правда?
— Правда.
— Почему именно Вас? Губернаторов в Украине два десятка, а стреляли целенаправленно в Кима?
— Потому что в информационной войне на Юге они полностью проиграли. А война идет по многим фронтам. Тот дух, который у нас был здесь, на Юге, когда все сплотились… Они понимали, что это надо подавить каким-то образом. Мало того, в тот момент проходили первые переговоры в Турции. Мы общались с Давидом Георгиевичем (Арахамией, — прим.ред.) по телефону. Они говорит: «Тебя тут все знают. Ты всех раздражаешь». Я говорю: «Значит, я все правильно делаю». Это был удар по ресурсу, который мешает планам оккупантов.
— То, что вас в момент попадания ракеты не было на рабочем месте, это случайность?
— Да. Я тогда позволил себе опоздать. Тогда стало уже немного полегче, а до этого практически круглосуточно был на рабочем месте.
— Гибель Алексея Вадатурского была случайностью? Или все-таки целились именно в него?
— Не готов давать оценку. Официальная позиция – что это была преднамеренная атака. В тот район прилетало много ракет С-300, в течение продолжительного времени. Когда прозвучал сигнал тревоги, Алексея Афанасьевича разбудил охранник. Он из своей спальни, из одного крыла дома, перешел в другое крыло и спустился в бомбоубежище. И именно туда попала ракета. А то крыло, в котором находится спальня, осталось невредимым. То есть, если бы он никуда не уходил, остался бы жив. Если бы он проспал или проигнорировал тревогу, или если бы его не разбудил охранник, был бы жив.
— Обстрелы города начались практически с первых дней и продолжались очень долго. С военной точки зрения большинство из них абсолютно бессмысленно. Мы выезжали практически на все места обстрелов – это никак нельзя объяснить рационально. Ракеты взрывались на каких-то пустырях, на огородах в Варваровке, попадали даже в уличные туалеты. Каков смысл был обстрелов с вашей точки зрения? Понятно, что логику оккупантов понять зачастую трудно. Но хоть как-то можно это объяснить? Зачем они это делали? И продолжают делать.
— Я могу провести такую аналогию. Мне когда-то в юности попался такой здоровый бычара, хамло откровенное. Был какой-то конфликт. Ему говорят: «Зачем ты это делаешь? Тебе же никто ничего плохого не сделал?». А он: «Я это делаю, потому что могу». И смотрит, как баран. Вот очень похожая ситуация. Они это делают, потому что могут. У них ракет этих под восемь тысяч – С-300 переделанных. Ну, как мусор. После того как С-300 показали полную несостоятельность свою как ПВО против американских систем и против других, против наших отечественных ракет, у них уже никто эти С-300 не купит. Вот они их и переделывают, чтобы стрелять «по земле». И у нас теперь даже ассоциация с С-300, что это не ПВО, а разрушительная ракета, которой кошмарили Николаев. Теперь они еще чего доброго станут продавать С-300 как ракеты класса «земля-земля» с радиусом поражения 150 км.
— Сколько человек погибло в Николаевской области в результате российских обстрелов? Имеется ввиду мирное население, конечно.
— Всего от обстрелов в области пострадало 1774 человека. Из них погибших — 483, в том числе 12 детей. Получили ранения 1291 человек, из них 78 детей.
— Как вы считаете, можно ли было эту войну предотвратить, или она была неизбежной?
— Эта война получилась из-за решений, принятых одним человеком. Можно ли было на него повлиять, и что влияет на принятие им решений – это очень сложный вопрос. Насколько я понимаю, он колебался до последнего момента, основываясь на абсолютно неправильных, в том числе и аналитических, данных. Я уверен, если бы сейчас ему предоставили возможность вернуться в то время, когда он принял это роковое решение, он бы крепко подумал. Так что это не от нас зависело, мы не были агрессивными. Мы жили своей жизнью. У нас была политика – мы работали по «Большой стройке», готовились развивать Украину. Военные бюджеты никто не увеличивал, и войны никто не ожидал до последнего.
«Мы были избалованы днепровской водой»
— Давайте поговорил о тыле. Наверное самой острой проблемой Николаева (опять-таки, после обстрелов) были проблемы с водой. Апрель выдался очень тяжелым месяцем для горожан. С вашей точки зрения, можно ли было этого избежать? И почему так получилось, что Николаев – крупный областной центр – остался без альтернативного источника водоснабжения? Если мне не изменяет память, советские планы по гражданской обороне предполагали, что для такого города, как Николаев, должно быть два альтернативных источника водоснабжения. Их у нас не было.
— Старое советское водохранилище существует. Но по состоянию на апрель обе точки водозабора, в том числе резервные, которые можно было теоретически возобновить, были под оккупацией.
— А Жовтневое водохранилище – почему его забросили? Чья это была ответственность? Кто должен был этим заниматься? Это проблема городских властей или областных?
— Все, что касается города внутри области, это и моя проблема, скажем так. Но по Жовтневому водохранилищу – это вопрос из того разряда, почему продали бомбоубежища коммерческим структурам. Примерно одно и то же. Учитывая, что Николаев был переключен на другую воду, пускай и техническую, альтернативная точка водозабора была. У нас не было такой ситуации, как в Мариуполе или в других городах, где люди вынуждены были набирать воду из батарей отопления, чтобы иметь хоть какую-то. То есть, мы не допустили гуманитарной катастрофы. Согласитесь, что наши проблемы с водой – это всего лишь неудобства, вызванные войной. Слава Богу, что быстро вышли из этой ситуации. Когда обеспечили людей водой, тем, что надо им на сутки (тогда же не было понятно, как будут развиваться события), для меня эта проблема отложилась на второй план и вернулась назад военная проблематика – риски из-за обстрелов и т.д.
— Как вы считаете, пуск соленой воды в водопроводную систему города был оправданным решением?
— На сто процентов.
— Но ведь мэр Николаева сейчас утверждает, что мы этим фактически убили водопроводные сети…
— Карта слезу любит – знаете такую поговорку? Другого выхода на тот момент не было. Дело в том, что человек потребляет 90% воды на технические нужды и всего лишь 10% на пищевые. В десять раз больше каждому человеку надо было бы приносить домой воды.
— Воду из крана и раньше мало кто пил. В основном люди покупали очищенную воду. Проблема была как раз с технической водой. И все вдруг с удивлением обнаружили, что главный пожиратель воды – это унитаз.
— Да, унитазы конечно, многие «прикрутили» наполовину. Но зато мы поняли, как живет Европа. Во многих странах и городах нет питьевой воды в кранах – особенно в приморских районах. Вспомните наши Коблево, Рыбаковку. Там никогда нельзя было пить воду из крана. Она техническая, ее надо для питья очищать, фильтровать. Но из-за того, что мы были избалованы днепровской водой, дешевой и чистой, отсутствие ее мы восприняли в штыки. Чего это мы должны фильтры ставить и баклажки покупать, если мы никогда в жизни этого не делали? Хотя весь мир так живет. Не говоря уже о том, что в Европе не моют руки и не чистят зубы проточной водой. Потому что это очень дорого. Затыкают пробочкой раковину, чтобы вода расходовалась экономно. В некоторых странах отдельно кран с горячей водой и отдельно с холодной. У них нет таких смесителей, как у нас.
— Утверждают, что восстанавливать водопроводные сети придется десятки лет. Может быть, есть смысл сделать так, как во всем мире – техническую воду пустить отдельно?
— Есть и такие проекты. Я уверен, что коммуникации по питьевой воде могут идти параллельно. То есть, кран с фильтрованной водой под осмос должен быть отдельно. Это сейчас себе каждый может сделать – запустить осмос. Но не каждому это понравится. Потому что, во-первых, там есть отходы – значит расход воды будет больше. Во-вторых, фильтр, который регулярно надо менять. Соответственно, и цена воды вырастет как минимум в два, а то и в три раза. Готовы ли люди платить за воду в три раза больше?
— Оправданно ли было бурение такого количества скважин? Был период, когда скважины бурили прямо на городских тротуарах. Не нанесли ли мы этим ущерб запасам подземных вод?
— Из девятнадцати скважин, которые мы планировали запустить, дебет был не во всех. Кроме того, в некоторых не подходила вода по санитарным нормам. И поэтому скважины начали бурить в объектах критической инфраструктуры, чтобы можно было обеспечить их бесперебойным водоснабжением. Естественно, люди тоже начали бурить. Не было механизма, как это оформить (скорее всего, это вопрос будущего – как их теперь оформлять) и оценки экологов. Но если выбирать между тем, чтобы у людей была вода, и тем, чтобы ее не было… Никто же не знал, что будет завтра. Скважина могла месяцами давать воду, спасти кому-то жизнь. Там уже не до вопросов, питьевая она или нет. Поэтому когда они бурились, это было абсолютно оправданно, я считаю, и правильно.
— Следующая проблема после воды, которая ударила не только по Николаеву, но и по всей Украине – это дефицит электроэнергии. И некоторые люди, которые обращались к нам в редакцию, утверждают, что система электроснабжения Николаева никаким образом не связана с Киевом, а отключают свет у нас для того, чтобы увеличить экспорт электроэнергии. Насколько это соответствует действительности?
— Это бред. Я не мега-специалист в вопросах энергетики. Но я вам скажу, что единая энергетическая система Украины имеет ряд параметров. И когда падает напряжение в сети, она «ложится» вся. Николаевская область производит 2,5 млрд МВт, благодаря Южноукраинской АЭС. Плюс альтернативная энергетика – 110 МВт. Есть и другие источники. Но мы не можем их все запустить, потому что некуда отдавать это электричество, когда логистику разрушают ракетами. Станции-то целые, они могут производить электроэнергию. Но отдавать ее некуда — враг целенаправленно разрушает трансформаторные подстанции, линии электропередач. Поэтому вся система отключается. И включается она, когда работает вся энергосистема Украины, и держится стабильное напряжение в сети всей Украины. Мы производим гораздо больше, чем потребляем. Но мы ничего не экспортируем, мы все отдаем Украине.
«После войны здесь будет бум»
— Экономика города и области. Можем ли мы в каких-то количественных параметрах определить потери? В процентах, миллиардах…
— О миллиардах я говорить сейчас не буду. Промышленность сократилась как минимум в пять раз – в основном в той части, которая была оккупирована. Потребление гражданского населения – в два раза. Очень много предприятий уничтожены либо передислоцированы в другие регионы и в обозримом будущем они не вернутся. Как минимум, это стоит денег, чтобы их вернуть назад. Поэтому мое мнение, что николаевский регион будут спасать государственные заказы, инвесторы, которые будут открывать новые заводы, создавать рабочие места. И конечно же, сельское хозяйство. А также перспектива того, что сюда вкладывать выгодно, потому что здесь мало конкуренции, все уехали. Поэтому, по моему убеждению, у нас будет экономический бум. После войны, естественно. Мы готовимся к этому. Этим занимается и Офис президента, и команда премьер-министра. И нам идут навстречу. Я бегаю сейчас за каждым заказом, для каждого предприятия, которое у нас здесь живое. И всем говорю: пожалуйста, обращайтесь в те предприятия, которые могут что-то производить для Минобороны, для легкой промышленности, для железной дороги, для чего угодно. Приходите – и мы будем лоббировать, чтобы ваши заказы размещались в Николаевской области. Это очень важно на данный момент. Люди возвращаются, а работать им негде. Долго так продолжаться не может. Как раз над этим я сейчас и работаю.
— В Николаеве было одно предприятие, которое имело статус крупнейшего в Европе – это Николаевский глиноземный завод. Обсуждалась ли судьба глиноземного завода на уровне правительства, президента?
— Сейчас обсуждается в том числе.
— Можно ли как-то понять, что с ним будет? Завод будет работать, или будет перепрофилирован?
— Завод сейчас арестован. Я думаю, что он будет перепрофилирование только в части логистики, с понятными инвесторами или собственником европейским, для того, чтобы мы получали алюминий, который нам будет необходим для ВПК или просто промышленности, и оставляли его в Украине.
— Мы получим не алюминий, а глинозем. Чтобы получить алюминий, нужен алюминиевый завод.
— Безусловно. Такой завод был в Запорожье. Несколько таких заводов есть в Европе, которые готовы работать с нашим глиноземом. Это как раз сейчас обсуждается. Широкий вопрос, и крутится он вокруг того, как сохранить рабочие места и не дать алюминий для российского ВПК. И принимается решение, как поставить его на службу Украине, чтобы он приносил пользу именно Украине.
— В Николаеве много беженцев из других регионов. Где их расселили? Какая структура ими занимается? 27 тысяч – это практически 10% от того населения, которое в принципе осталось в городе.
— А они расселены не только по городу, но и по области. В процентном отношении это будет уже гораздо меньше. Занимаются этим мой заместитель Александр Трайтли и директор департамента социальной политики ОВА Оксана Ельчиева. Изначально это было понятно, у нас и резервы развернуты. Часть детей за границей и на Западной Украине, друзья помогали, коллеги из других областей. Так что и наши переселенцы размещены и в других областях. И их в разы больше. Те беженцы, которые у нас есть сейчас – это внутренне перемещенные из Николаевской и соседней Херсонской области, которые не хотят далеко уезжать. Там оставаться страшно, а здесь у них кум-брат-сват, и ехать не так далеко.
— Очень много людей спрашивают, можно ли уже возвращаться в Николаев уехавшим жителям Николаева?
— Я всегда отвечал одинаково: в Николаев можно возвращаться, если вам здесь есть что делать. Не тратить электроэнергию и тепло на себя любимого – хотя каждый человек тоже имеет право на это. Но если тебе есть что делать – помочь военным, волонтерам, открыть свой бизнес, пойти на работу, добровольцем – конечно, нужно ехать в Николаев. Так он и будет восстанавливаться. Приехать и посмотреть, все ли в порядке с имуществом – тоже можно. Тем более, что за последние полтора месяца у нас всего один обстрел был. Меньше, чем во многих других городах.
«Сейчас не время воевать с памятниками»
— Еще один инцидент, который взбудоражил общественность в Николаеве – это подрыв памятников. Были взорваны памятник погибшим милиционерам и памятник на братской могиле подпольщиков. Как Вы относитесь к подобного рода проявлениям?
— Мое мнение, что сейчас не время воевать с памятниками. С любыми. Какого-то объединяющего эффекта эта акция не принесла. При этом вопрос о демонтаже памятников советским и коммунистическим деятелям по закону выполнялся. По закону у нас там два здания, которые остались не декоммунизированы, их надо убирать. Здесь было «и вашим, и нашим», и вопрос не прошел. Но в любом случае мы бы разобрались с ним после нашей победы. А так решать их – я считаю, это неправильно. У людей вылетели стекла из-за взрыва. Надо было цивилизованным образом его убрать.
— А что говорят правоохранительные органы? Они ищут тех, кто это сделал?
— Ищут. Дело же не закрыто.
— А как насчет применения взрывчатых веществ в центре города, да в условиях военного положения? Не тянет на теракт?
— Это точно не теракт, потому что его целью не были человеческие жертвы. Это первое. Второе – в защиту обратной стороны. Взрывчатка была использована такая и таким образом, чтобы было меньше урона вокруг. Мы изучали этот вопрос. Люди, которые взрывали, хотели, чтобы было меньше урона окружающим. Это не оправдывает их действия. Но точно это не теракт. Тем не менее, повторяю, я против подобного рода методов.
Отказ от русского языка – эволюционный выбор
— По вашему мнению, каков главный итог уходящего года?
— Объединение Украины по национальному признаку. Сейчас Украина едина как никогда. Произошло это объединение в 2022 году.
— Каким, с вашей точки зрения, является главное событие уходящего года?
— 24 февраля, нападение на Украину.
— Какие вызовы ожидают Украину и, в частности, Николаевом в будущем 2023 году?
— В первую очередь, это военные вызовы. Нам нужно быть сильными и едиными. Все устают, у каждого есть свой порог усталости. Россия по территории в 24 раза больше и в три раза больше по населению. Это большой неадекватный сосед, который не согласен с тем, что мы живем хорошо. Вызовы у нас будут связаны с нашим соседом.
— Верите ли вы в возможность мирных переговоров между Украиной и Россией?
— Каждая война заканчивается переговорами.
— Верите ли вы в то, что война может закончится в 2023 году?
— Верю.
— Вы родились в Николаеве и выросли в Николаеве. И вы русскоязычный. Сейчас видно, что Вы переходите в официальных выступлениях на украинский язык. По вашему мнению, какой будет судьба русского языка на Юге Украины по окончании войны?
— По моему мнению, проблема, которую раньше называли языковой, будет растворяться, потому что все больше и больше людей не хотят разговаривать на русском языке. Это их личный выбор, это эволюционный переход на украинский язык. Что касается меня, то пик использования мною украинского языка был еще в школе, до 1998 года. Наш классный руководитель был и преподавателем украинского языка. Поэтому мы знали язык шикарно, до мейнстрима, и всю историю Украины. И кто такой Мазепа, и кто такой Бандера – мы все прекрасно знали. Я помню эти песни, помню, как выбирался гимн. Это было «до», и тогда украинским я прекрасно владел. Потом длительный период он не был востребован. Но на Западной Украине, куда я ездил к маминым родственникам, за три дня спокойно переходил на украинский язык так, что даже не отличишь. У нас такая политика: Советский Союз – моден русский, не берут на руководящие должности, если ты на суржике говоришь; потом наоборот – если ты хорошо не знаешь украинский, на руководящей должности ты работать не будешь. Это был искусственный процесс, которым надо было заниматься. Но сейчас это процесс уже эволюционный, потому что максимальное количество людей, живущих в Украине, уже отказывается от русского языка, переходит на государственный, украинский. Те, кто не знают, не могут перейти – учат. И это тоже их собственный выбор.
— То есть, вы считаете, что русский язык будет вытеснен украинским?
— Конечно. Более того, я считаю это правильным. Ты можешь знать русский язык, можешь знать английский. Но общаться ты должен на том языке, который в твоей стране является государственным.
— Ваше знаменитое фото в цветастых носках, которое уже стало мемом — это случайность, или так было задумано?
— Случайность, конечно. Я никак не ожидал такого ажиотажа. Мне эти носки потом даже продать предлагали, хорошие деньги давали — 5 000 долларов.
— Продали?
— Нет, я их к тому времени уже выбросил.
— Вы имеете возможность поздравить николаевцев с Новым Годом. Что вы им пожелаете?
— Перемоги! Николаевцам я хочу пожелать победы. Чтобы все дожили до 2024 года и встретили его уже с победой.
— Как вы будете праздновать Новый год?
— Да никак. Не чувствуется праздничного настроения. Куча работы.
— Ну, за стол-то в новогоднюю ночь наверняка сядете?
— За стол можно сесть в любой день. Это же не значит, что ты выключил мозг и можешь полноценно отдохнуть. Это все не то. Закрываем бюджетный год, многое хотим успеть. У меня сейчас вся команда работает. И скорее всего, будет работать до 31-го, затем два дня передышки – и снова в бой.
