«Если у вас в Николаеве кто-то поднимет голову, просто мочите их». История пленницы из Донбасса

Война на территории Украины изменила не только течение истории государства, которое начало осознавать свою независимость, но и людей. Население страны, особенно, живущее на Востоке, понимает, что, так, как раньше уже не будет: нельзя оставаться в стороне, надеяться на кого-то и ждать помощи извне. Переориентация системы ценностей заметна во всем: страна узнала, что такое армия, и, вместе с этим, создала необходимое движение волонтеров.

На первый план вышли и новые праздники, которым действительно украинцы теперь знают цену. И часто эта цена — человеческая жизнь, риск и помощь ради общего дела. По случаю Международного дня волонтера и Дня ВСУ, NikLife решил опубликовать услышанную историю одной жизни, которую война затронула очень близко – с избиением, пленом и выкупом. И все это от того, что ты остался верным стране и хотел искренне помочь ее защитникам.

Спустя два года в Краматорске и Славянске изменилось то, что здесь отсутствуют боевики. Разрушенные здания все так же есть, но, скорее всего, это мелочи по сравнению с тем, что произошло и происходит с людьми.

— Эти события разделили жизнь на до и после, очень сильно изменили мировоззрение. Как там говорят, происходит переоценка ценностей, — делится рассказчица.

До всех боевых действий Марина жила самой обыкновенной жизнью, будучи бухгалтером. После вторжение боевиков, осталась без работы, та как работодатели покинули город из-за того, что могли быть похищены с целью выкупа.

После того, как Краматорск весной 2014 года захватили боевики, местных почитателей «русского мира» поддержали «братья» соседней страны. Пытаясь создать картинку для росСМИ, они говорили о том, что являются жителями Краматорска и шахтерами. Это, несмотря на то, что шахт здесь нет, а к ближайшей в поселке Покровск ехать больше двух часов, так уж точно.

Марина рассказывает о том, что многие поддерживали Евромайдан, собирались у памятника Тарасу Шевченко, но милиция охраняла их не охотно. Последний большой проукраинский митинг состоялся 17 апреля.

— Действительно, это было страшно, потому что через дорогу стояли, ну, не то, чтобы боевики… Это потом уже нам расскажут военные, что в это же время, когда напротив нас стоялиместные и привозные «титушки», то во дворах были люди с автоматами Калашникова. Почему не рискнули, я не знаю... – рассказывает очевидица.

До сих пор Марина вспоминает произошедшее со слезами и в какой-то момент сравнивает пережитое с бытом, когда, к примеру, думаешь о новом ремонте, и это кажется трагедией всей жизни, что ты его сделать не можешь.

Люди, которые ежедневно рискуют остаться без жилья просто от того, что у сепаратистов в прицеле окажется твой дом, думают иначе.

— После всех обстрелов и всего, я поняла одно – не то, чтобы деньги — это ничто… А то, что дороже того, чтобы были живыми или здоровыми члены твоей семьи – это самое главное. У меня в квартире не было ремонта, грубо говоря, 12 лет. Если до войны мы еще задумывались, то сейчас прямое попадание одной мины, и от твоего не то, чтобы ремонта, от квартиры ничего не останется, — делится Марина.

На первый план в сознательных людей на оккупационных территориях вышло не удовлетворение собственных бытовых потребностей, а помощь тем, кто хочет вернуть их землям мир.

— Самое страшное для нас в 2014 году было то, чтобы нас не бросила Украина. Кто вышел на баррикады с той стороны? Как сказала одна моя знакомая: «Мне так при «ДНРовцах» хорошо жилось!» Я спросила, почему. Она ответила: «У меня все наркоманы пропали с улицы». Я ответила, что у нее они пропали с поселка, зато приехали на блокпосты в центр города, где я живу. Они устроили блокпосты, они сожгли троллейбусы, автобусы.

Обстрелы в Краматорске в основном проходили утром, когда большая масса людей шла на работу. Первые блокпосты боевиков выглядели достаточно оригинально – это вывернутые мусорные баки, стащенные со дворов, возле которых на обтёртом кресле сидел боевик с автоматом. Но, как ни странно, по словам рассказчицы, город в тот момент спасла именно аморфность людей.

— Я после всех этих событий поехала в Николаев к своей сестре. Мы вышли в магазин, до которого 10 минут. Я показала ей тех, которые, если у них поднимется этот «русский мир», могут потенциально составить восемь блокпостов людей. Я вроде в Николаеве увидела первый такой билборд, как жители Донбасса просят не повторять их ошибок. Я точно также сестре тогда сказала: «Если только у вас кто-то поднимет голову или начнет речь, просто мочите их без разговоров. Лопатой, руками, чем хотите». Здесь, знаете, даже нельзя такие вещи давать поднять, потому что потом происходит самое страшное. Когда начинаются в интернете разговоры, вроде таких, что «как вы не можете, да пусть 1000 человек выйдет на площадь, всех не расстреляют». Я писала и открытым текстом говорила: «Я приглашаю сюда в Краматорск того, кто научит, как выйти с голыми руками против автомата Калашникова. Против безбашенности. Они расстреляют и тысячу». Просто надо было видеть этих людей.

Вообще, во время оккупации Славянска и Краматорска, было создано много блокпостов, среди которых только два украинских – на Карачуне и на трассе между этими городами. Людям приходилось постоянно контактировать с боевиками. Мариной и ее подругами было принято решение осуществить опасное, но нужное дело. На украинском блокпосту между городами стояли молодые ребята по 18-20 лет из Львова, Ивано-Франковска. Девушки решили ездить к ним, чтобы помогать. Причину придумали такую – визит к бабушке, которая живет за Славянском.

— В тот год была очень жаркая весна. Ребята стоят в поле – у них не было воды. Им продукты сбрасывали вертолетами до тех пор, пока их не начали сбивать. Примерно в том районе был сбит вертолет генерала Кульчицкого, который погиб.

Девушки принципиально не брали мужей, потому что рассчитывали на то, что при задержании их могут пожалеть как женщин, но мужчин за помощь украинским военным могли расстрелять на месте. Ездили в основном по вечерам, и когда приезжали к ребятам, то забирали пустые баклажки для воды, форму для стирки, привозили продукты.

— Сначала ребята неохотно шли на контакт, потому что мало ли. Случаев с отравлениями тоже было предостаточно. Поначалу, если мы привозили воду, то она была строго упакована и газированная. Тоже самое касалось консерв. Потом уже, когда мы, более-менее, обзнакомились, ребята стали нам доверять и брали даже консервацию из дому. Борщ мы варили.

Сколько таких волонтерских поездок Марина осуществила, она не помнит, потому что «чп» изменило ситуацию кардинально. Скорее всего, волонтеров просто «сдали», замечая их машину на трассе в районе блокпоста. Возвращаясь домой, боевики решили провести детальный осмотр машины. Если раньше, девушки блокировали авто и просто открывали багажник, то в этот раз их попросили выйти. Водитель приняла решение, что срочно надо уезжать любым способом. Поняв это, боевики бросили под колеса машины палку с гвоздями. Девушкам удалось проехать так, чтобы не пробить колеса, но на этом сепаратисты не остановились и начали стрелять по машине из автомата Калашникова. В итоге, их догнали и заблокировали со всех сторон.

— Расстреляли машину по капоту, и ехать мы вообще никуда не могли. В тот момент успела набрать телефон мужа. Я просто держала телефон в руке, разговаривать не было смысла, потому что забрали бы в любом случае. Но хотелось дать понять, что что-то случилось. Так как машина была заблокирована, разбили прикладами окна, начали доставать из машины за волосы. Мне не повезло больше всех. Тот человек, который меня доставал, у него была бита в руках. Ее он сразу применил. Когда на переднем сидении обнаружили форму, тогда меня дополнительно, кроме биты, избили ногами по ребрам.

После этого волонтеров отвезли в исполком Краматорска, который уже был захвачен боевиками.

— Задерживали и били наши местные. Это были не россияне. От этого, не то, что обиднее, но откуда такая жестокость? Нас отвезли в горотдел, где сразу на глаза завязали мусорные пакеты. Мне, конечно, смешно было, почему именно мусорные пакеты. И вот тогда мы в горотделе впервые услышали после захвата здания русскую речь. В камерах мы сидели по одному. Первый допрос вел российский майор по фамилии Громов. Он не скрывал лица. Россияне не били, они действовали на психику. Они спокойным голосом рассказывали, что им нужна информация, и получат они ее любым способом. Мол, подумайте хорошо, если не дадите так информацию, то мы будем отрезать пальцы, грудь, уши. Это рассказывалось все спокойно и монотонно.

Одним из тех, кто бил Марину был местный сепаратист с позывным Рысь, который тоже участвовал в сбивании вертолетов. На сегодняшний день с этим же персонажем можно увидеть ролики в ютубе, на которых он просит деньги для лечения «гниющей руки».

Всех девушек поместили в одиночные камеры, не давая воду и еду. Российская и украинская сторона допросы проводили по очереди. По словам Марины, россияне давили морально, а украинцы били.

— Били все время, достаточно жестко. В какой-то момент я села за стол, и меня спасло только то, что руку я положила на стол. Меня прикладом ударили в затылок. Я резким движением падаю головой на стол. Если бы не рука, лицо бы сильно пострадало, так как там был металлический швеллер. Не помню, сколько теряла сознание, но к утру у меня началась рвота, потеря сознания, головокружение. Сколько допросов было не помню. Когда россияне приходили на допрос, было видно, что бывшие военные – военная выправка давала о себе знать. Они не скрывали, что русские. Все допросы проходили по принципу «хороший-плохой полицейский». Россияне показывали, что они хорошие, а наши местные себя — плохими.

Многие жители Донбасса говорят о том, что русские пришли их спасать. Сами же захватчики думают иначе, так как цели «мессии» себе не ставили.

— Россиянину я задала вопрос: «От кого вы нас спасаете?». И он мне спокойно ответил: «А с чего вы решили, что мы вас пришли спасать? Мы пришли воевать». И вы знаете, эта фраза на тот момент все расставила на свои места. Действительно, никто никого не спасал. Люди пришли разжечь войну, и здесь нужен был беспредел ничего другого, — объясняет Марина.

То, что целью боевиков было именно разжигание конфликта и желание запугать несогласных, можно понять из цели самих допросов обычных женщин, явно не владеющих военной тайной. Боевики цеплялись за любую возможность показать свое преимущество. В данной ситуации причиной для этого стали патроны, которые они нашли у девушек. Одна из них попросила у военных его на память.

— На тот момент я еще не разбиралась в оружии, но когда шел допрос – россиянин поставил передо мной эти патроны. На одном была надсечка другого цвета. И вот он меня спрашивает, мол, ты знаешь, что это за патрон? Это патрон для СВД – это снайперская винтовка Драгунова. То есть, когда у нас находят такие патроны, то из нас пытаются сделать то снайперов, то ли шпионов. Знаете, придумали страшилку, сами в нее поверили. Даже на руке увидев синяк, думали, что это отдача от оружия, — вспоминает Марина.

За девушек звонили и просили отпустить, а родственников, которые приходили с той же целью, сажали в соседние камеры.

— Уже утром, когда повели на допрос через четыре камеры, я трижды теряла сознание. Когда туда уже донесли, опять спросили о том, неужели меня били. В итоге российский майор пообещал, что покормят, дадут воду. Это было 11 мая – день, когда они проводили свой референдум.

Понимая, что жизненные силы на грани, Марина просила о медицинской помощи, и боевики ее отпустили — вызвали такси и дали денег на проезд. Только спустя год девушка узнала, что «щедрость» боевиков была обусловлена тем, что за волонтеров внесли выкуп. Возвращение Марины домой могла бы стать картинкой для киносюжета. Добравшись к себе, она не застала мужа дома и начала искать возможность позвонить ему. В итоге, когда это удалось сделать, супругу оставалось дойти сто метров до исполкома, чтобы общаться за освобождение жены с боевиками. Разумеется, это могло закончится плачевно.

— Меня выкупали первой, потому что у меня было самое тяжелое состояние. Но до сих пор сумм мы не знаем. Выкуп платил на данный момент мэр нашего города Андрей Панков, его семья. С Андреем я училась в параллельном классе, но он когда платил выкуп он не знал, что это я. Уже потом, когда освободили Краматорск, мы с ним встретились, когда приезжал президентский оркестр, я ходила с ящиком помощи для военных, я к нему подошла, чтобы он тоже сдал денег. И как-то разговорились, и он начал рассказывать о том, что в оккупации трех женщин арестовывали. Он был возмущен и говорит: «Представляешь, одна из них – это мама чемпиона Украины по шахматам». Мне стало смешно: «Я представляю, потому что это я».

Помощь украинским военным стояла Марине достаточно внушительного медицинского заключения — подозрение на перелом свода основания черепа, трещина в ребрах, и там, где били битой, отставшее мясо от кости. Процесс восстановления занял полтора года. Кроме этого, медикаментозно лечили психиатрическую проблему — состояние панической атаки. У Марины были постоянные истерики, особенно при виде ополченцев.

На тот момент в таком состоянии лечиться дома было невозможно, так как в любой момент могло открыться внутреннее кровотечение. Травматология была забита ополченцами, которые если бы узнали о нахождении там проукраинской женщины, то расправились бы с ней. Поэтому после двух скрытных недель в больнице лечение продолжили дома.  В это время пришлось спасать уже саму Марину – денег не было, поэтому собирали средства всей страной, что и оказалось решающим в восстановлении.

Потом Марине удалось покинуть город, уехать к сыну, которого еще раньше отправили в Днепропетровскую область. После того, как боевики покинули город, девушка с сыном вернулась на родину.

Кроме того, что нужно бороться с разрушениями, в первую очередь, на пострадавших территориях нужно восстанавливать психику людей. По словам Марины, самое страшное то, что нужно «вытаскивать» детей.

В принципе, одна из проблем Украины в связи с войной – это отсутствие военных психологов.Сложно приходится как участникам АТО, так и населению. Люди становятся жёстче, часто не могут справиться с пережитым, и понять, как быть дальше.

— Для меня самая главная проблема в том, что до войны я могла убить человека только в двух случаях – либо прямая угроза мой жизни, либо моему ребенку. Сейчас я знаю – я убью человека, если у меня будет оружие и я буду знать, что это «сепар». Я понимаю морально это неправильно, но в данный момент я ничего не могу с этим поделать. И когда нам говорят о «прымыренни» с той стороной или этими людьми, то не может быть никакого примирения.

Итог истории рассказчицы не менее тревожный, чем сама история. Спустя два года в Краматорске и Славянске все также боятся повторения сценария и все также опасаются «латентных сепаров».

— Страшно то, что я уверенна в том, что, если повторится такая ситуация в том же Славянске, 80%, что она повторится, ну, чуть ли не один в один. Город «ватанский». Вот эта безысходность.. На тот момент аморфность населения нас спасла, что они не вышли на блокпосты, а сейчас эта аморфность нам не позволяет развиваться дальше. Идет война, а он идет на работу, идет война, а он идет с работы… Они не поддержали не ту, не ту стороны. Как я говорю, это самые страшные люди. Это потенциальные предатели.

Автор: Ольга Лисовская