"Нам путина не пережить", - откровения из оккупированного Луганска

Кто призывает «помириться с братским народом», почитайте, как живут на оккупированных территориях.

Откровения из оккупированного Луганска. Прошу дочитайте до конца. Рассказ подлинный и очень важный . Автора назвать не могу в целях безопасности хорошего проукраинского человека .

«Святочный рассказ.

…В городе во время похода на рынок, встретил старую знакомую. Довоенную. Не виделись сто лет. Можно было бы и пройти мимо. Я обычно так и делаю. Старый друг может оказаться новым врагом.

Но она первая поздоровалась. Потом, возникла неловкая пауза, во время которой, дабы не портить старые воспоминания о знакомом, как о приличном человеке, так хорошо уходить, расставшись друзьями.
Однако, Юлия стоит поперек моей дороги и освобождать её не собирается. У нас будет разговор шире чем «привет-привет».

— Ты ходил на выборы?-спрашивает вдруг она.

Ответ на такой вопрос в эленер, практически со стопроцентой гарантией, говорит всё, о том кто перед тобой стоит.

Есть ли смысл продолжать беседу.

Или лучше, стукнувшись жопами и незаметно плюнув в сторону старого приятеля, трижды перекрестив его спину, окончательно вычеркнуть из числа живущих. Это такой тайный пороль, живущих в Луганске, при помощи которого так же, как в Украине задав вопрос: -Чей Крым?- ты получаешь понимание о собеседнике.

— На какие?- вопросом на вопрос отвечаю я, ещё не решив для себя, где находятся буйки за которые нельзя заплывать. Кто передо мной?

Словно боксер, пытаюсь уклониться от пушечного удара в живот. Ищу в собеседнике, её одежде, неуловимом выражении глаз, кто она? Свой-чужой?

— На любые,- наносит прямой хук в челюсть Юлия.

В ее прозрачных глазах можно разглядеть плывущие по небу облака, но не получить спасительную соломинку в шторм, если окажешься её врагом.

— Я же не студент и не госслужащий, что мне там было делать?- опять делаю лёгкий финт ушами, пытаясь избежать лобового столкновения.

Но только не в этом случае.

— Дешёвых курей купить,- отвечает Юлия.

По некоторым, едва слышным металлическим нотками в голосе, я узнаю родственную душу. Наверное так, несколько веков назад корабли в океане, долго рассматривали в бинокли флаг виднеющегося вдали судна. Корсар, испанец, англичанин? В море врагов так трудно встретить своего единственного.

— Ещё не изголодался до такой степени,- отвечаю я.
— Ты в своем репертуаре, — Юлия улыбается в ответ.

Лёд растаял.

-Быть настоящим эленеровцем легко. Нужно есть что дают и молчать в тряпочку о другом. А когда позовут на демонстрацию? Мгновенно взять из пыльного сундука, обсаженного мухами портрет деда, повязать отутюженный красный галстук пыонера или нацепить комсомольский значек. Поверх всего этого одеть глянцевую улыбку и вприпрыжку поскакать к месту сбора, чтобы выразить уважение очередному начальнику с микрофоном. Я не такой. Я так не могу.

— Да ты не такой. Я в этом была уверена. Почти. Но ты же знаешь, что здесь с людьми происходит. Место заколдованное. Те о ком никогда не мог подумать, вдруг превратились в кикимор.

За время оккупации мы все прошли свой путь очищения. Кто-то рвал отношения с дальними родственниками, живущими в России, кому-то пришлось пережить разлом внутри семьи, когда муж и жена, родители и дети, братья и сёстры, вдруг становятся чужими.

Устав от череды разочарований и предательств близких, мы уже неохотно вступаем в откровенные разговоры с дальними. Долго дуем на обоженные пальцы, прежде чем поднести спичку к огню.
Но если вдруг в постороннем находишь родственную душу, выстроенная за пять лет стена вокруг личной крепости легко рушится.

Вместо уклончивых: «ничего»,» так себе» и «бог терпел», внезапно рвется плотина сдержанности и расшалившиеся эмоции пускаются впляс.

Вместо слов, которые до этого еле ворочались во рту, словно булыжники в набитой повозке, стремительным камнепадом со скалы, скатываются откровения.

— Помнишь, Ирину со склада?-спрашивает Юлия.

— Да, конечно. Смешливая толстушка-хохотушка. Когда я увольнялся с работы она на прощание, вдруг обняла меня и внезапно поцеловав, сказала, что верит в меня. Что у меня всё будет хорошо. Так неожиданно, по-сумасшедши всё произошло. Как она? Давно не виделись.

— Её убило летом четырнадцатого. Она стояла возле подъезда. Во двор прилетел снаряд. Все окна дома вдребезги. А её осколком. Ногу оторвало. Она ещё долго жила. Пока ждали машину, она с ужасом, в каком-то исступленном беспамятстве, причитала, как теперь будет жить без ноги. Ещё недавно молодая и красивая. Телефонной связи, света тогда не было. Помнишь? Скорую вызывать невозможно. Долго ловили частника. Помнишь, бомбежки тогда были постоянным явлением? Как восход и заход солнца. Днём, утром, ночью. На улицах ни встретишь ни прохожих, ни машин. Да ещё и не каждый согласится положить к себе в машину окровавленую. Весь салон перепачкает. В общем, пока её везли в больницу она умерла.

Я ошарашен. Если бы я курил или мог плакать, я бы сделал и то, и другое. Но я стою и молчу, пытаюсь рассмотреть узор на шапочке Юлии. Руки, невольно сжавшиеся в кулаки прячу в карман. Мы разговариваем все тише. Мимо идут по своим делам прохожие. Некоторые задевают мою сумку.

Юлия часто в разговоре употребляет это слово » помнишь». А как тут забыть? Если спишь и видишь, всё, словно вчера было.

— А что с её дочкой? У неё, кажется был ребенок?-спрашиваю я.

— Девочка долго жила у её матери. Своей бабушки. Однажды, она уехала в Украину, оформлять пенсию. И не вернулась. Умерла на КПП в очереди. Было жарко. Сердце не выдержало. Где сейчас находится иринина дочь не знаю. Следы затерялись. Нас всех, словно пески в пустыне, скоро всех занесет. Словно и не жили.

Здесь смерть всегда ходит где-то рядом. Я научился справляться с приступами боли.
Но о чем нам дальше ещё говорить? От свежих местных новостей на душе пусто и гадко. Словно носорог немножко насрал туда.

Мы прекрасно понимаем, что россия всё глубже, словно член маньяка в тело жертвы, входит в наш город. Недавно, «нашибратья» упростили получения российского гражданства. Теперь вот ещё продлили сроки пребывания местных жителей за поребриком с трёх месяцев до шести. Какой шаг следующий? Окончательная анексия ОРДЛО может произойти уже скоро. Даже в этом году. Если Кремль не удовлетворят результаты украинских выборов президента и парламента, путин, как опытный поработитель, зафиксирует свои победы и убытки. Мы конечно же рано или поздно вернемся в Украину. Единственное, жаль, что произойдет это не при нашей жизни. Нам путина не пережить.

Разговор незаметно заходит о «пришлых», ставших главной подливкой в местную серую массу и заваривших кашу «рузького мира».

— В августе четырнадцатого, каждый день ходила с баклажками за водой,- рассказывает Юлия. -Занятие на полдня. Пока дойдёшь до колонки, пока выстоишь километровую очередь.

Однажды, по дороге встритила двоих таких, модных- «зелененьких». Они подошли ко мне узнать как пройти на незнакомую им улицу. Я им объяснила. А потом, раз у нас такой уж непринуждённый разговор завязался, спрашиваю

— А сами, вы откуда, хлопцы?

А они в ответ не стеснясь:

-Из Якутска.

-Что же вы так «заблудились», мальчики? Где ваша родина и где вы? Забыли, что ли, ваша родина там где берёзки. Вы чё Есенина не читали? А у нас тут сплошные терриконы и тополя. Не найти вам подходящего ствола, чтобы прислонить головушку и заплакать о матушке, ждущей сына домой.

Смотрю, а глаза у них узкие. Как бойницы у фашистского дзота. И сами такие смугленькие. Но не загоревшие. Вообще не разу не похожи на скифов. Расспрашиваю дальше:

— А вы ребята, сами-то, русские будете?

— Русские. Русские якуты,-отвечают. И стоят, ржут. Им, понимаешь, смешно.

Будь я мужиком, плохо для меня эти шуточки могли закончиться. Я это понимаю. Теперь. А тогда, мы ведь ещё не знали с какой тьмой столкнулись. Не пуганные были.

Не стали они с бабой связываться. Повезло мне. Видно, спешили по своим делам, некогда было возиться. Тогда ведь и женщин на подвалы тягали. Это я уже позднее узнала. Моя знакомая Марина попала на подвал к бэтмену. Тот который он организовал на «машике». Почему он её похитил, неизвестно. Подозрительно красивой показалась? Они её у себя месяц продержали. И весь месяц всем отрядом насиловали. Били и насиловали, словно тряпичную куклу. Потом отпустили. Дали ещё в подарок губную помаду, начатую. И коробку конфет. Для смеха, может. Наверное какой-то магазин ограбили. Поделились трофеями.

Почему отпустили? Не знаю. Может, пожалели? Она вышла, несколько дней бродила по улицам. Её видели несколько соседей. Она им всё рассказала, но домой не пошла. Ходила по дворам неподалёку. Люди видели, как она часами сидела на земле под деревом, задрав голову к небу. Тепло тогда было. Август последний месяц лета. Абрикосы под ногами валялись. Небо синее. Может молилась. Или смотрела на птиц. Не знаю, я там не была. Могу только представить.

Юлия ёжится на холодном ветру. С лица сбрасывает рукой несколько невидимых снежинок.

— А потом её нашли повешенной. Под нею на земле лежала эта коробка конфет. И помада. Так люди рассказывали. Следствия никакого не было. В августе много людей погибало без всякого выясния обстоятельств. Только по Луганску таких несколько сотен. Марина исчезла. Словно и не было человека. Наверное где-то похоронили.

В её квартире поселились «ополченцы». А именем, этого самого «Бэтмена» у нас в эленерии, недавно назвали школу. Представляешь?
— Фашисты они,-говорю я.
— Русские они,- отвечает Юлия.
— Бандиты национальности не имеют,- опять возражаю я.

— Может и не имеют,- соглашается Юлия. — Только вот, когда по телевизору говорят, что в россии самолёт пассажирский разбился, или развлекательный центр с кучей народу сгорел, дети, женщины, мужчины, мне всё равно. Я всегда радуюсь. Значит эти уже сюда не сунутся. И не только сюда…

Мы расстаёмся столь же стремительно, как и встретились. Словно два бильярдных шара на зелёном столе игрового стола, после столкновения разлетаемся каждый в свою лузу. До следующего раза. Может десять лет спустя, а может и никогда.

Над городом кружится снег. В нескольких сотнях метров от нас на театральной площаде стоит ёлка. Через несколько дней наступит Рождество, Новый год, и опять Рождество со Старым-новым годом.»

Тамара Давыдова