"Комсомолец должен удовлетворять свои желания, а комсомолка не может отказать". Вопросы секса на заре Советской власти

«Половой коммунизм»

«Национализация лиц дамского полу», или, говоря современным языком, сексуальная революция в России началась уже в 1917-м. На полвека раньше, чем на Западе.

«Все запреты, касающиеся сексуальности, должны быть сняты… Нам есть чему поучиться у суфражисток: даже запрет на однополую любовь должен быть снят», – писал Ленин Троцкому. «Любовь и половой коммунизм!», «Народу – сексуальную свободу!», «Долой стыд!», «Вместо семьи – коммуна!» – с такими лозунгами по крупным городам шли толпы людей, причём порой абсолютно голых.

М.А. Булгаков 12 сентября 1924 года писал в своём дневнике: «Новость. На днях в Москве появились совершенно голые люди. Мужчины и женщины. С повязками через плечо «Долой стыд!». Влезали в трамвай».

Обществом «Долой стыд!» руководил Карл Радек – известный деятель международного коммунистического движения. В самом большом параде нудистов, прошедшем прямо у стен Кремля, приняло участие около 10 тысяч человек. В начале 1920-х немецкий журналист, гостивший в Москве, писал: «Бесстыжие» промаршировали, остановились на площади, и один из самых горластых из них обратился с горячей речью к толпе. Стыд, заявил он, есть самый худший бич, доставшийся от царской эпохи. Посмотрите на нас, призывал он, и увидите свободных мужчин и женщин, истинных пролетариев, сбросивших оковы символов буржуазных предрассудков».

«Комсомолец должен удовлетворять свои желания, а комсомолка не может ему в этом отказать. Если кто-либо из партнёров отказывал другому в близости, это значит, что у него буржуазное воспитание», – писала советская пресса. Неудивительно, что в первые десятилетия существования нового государства народ и его руководители часто вели аморальный образ жизни. Как тут не вспомнить сексуальный опыт Шарикова из «Собачьего сердца», принудившего к сожительству секретаршу. Или знаменитый рассказ Зощенко «Свадебное происшествие», который лёг в основу фильма Гайдая «Не может быть!». Рассказ начинается словами: «Конечно, Володька Завитушкин немного поторопился. Был такой грешок. Володька, можно сказать, толком и не разглядел своей невесты. Он, по совести говоря, без шляпки и без пальто её никогда даже и не видел».«Запрещено вступать в гражданский брак более 17 раз в день», – шутили тогда на улицах российских городов. Сама завженотделом ЦК Полина Виноградская в те годы придерживалась простой идеологии: «Каждый может и должен удовлетворять свои половые желания. Половое воздержание квалифицируется как мещанство. Каждая комсомолка, рабфаковка, студентка, на которую пал выбор мужчины, должна пойти ему навстречу».

«Дворец Любви» просуществовал недолго. Уже в июне 1918 года над Хватовым состоялся суд. Казалось бы, участь его была решена, но в качестве защитника на суде выступила Александра Коллонтай, революционерка, государственный деятель, член ВКП(б) с 1915 года. На суде она в течение сорока минут отстаивала свою теорию «Эроса крылатого» – свободу отношений между мужчиной и женщиной, оправдывая действия Хватова. В конце выступления Коллонтай потребовала освободить Мартына из-под стражи прямо в зале суда, при условии, что он вернёт в государственную казну деньги, полученные от сластолюбивых коммунаров. Судьи так и сделали.

В начале 20-х годов газета «Правда» опубликовала письмо молодой москвички, которое прекрасно иллюстрирует нравы того времени: «Муж моей подруги предложил мне провести с ним ночь, так как его жена больна и этой ночью не может его удовлетворить. Когда я отказалась, он назвал меня глупой гражданкой, которая не способна постичь всё величие коммунистического учения».

Цыгане, проститутки и экзотические танцы

1924 год. Смоленск. Секретарь местного губкома Е.И. Дзяворук подошёл к своему делу весьма ответственно. Чтобы сплотить местное коммунистическое руководство, он стал приглашать подчинённых к себе на государственную дачу отобедать и, соответственно, выпить.

Дачные посиделки проходили с участием приглашённых цыган и женщин лёгкого поведения. В итоге секретаря губкома стали называть не иначе как «Пей до дна», а местные жители развлекали друг друга всё новыми историями о том, как «ответственный товарищ танцевал на крыше экзотический танец с проституткой» или как «пьяный Дзяворук выбросился на полном ходу из автомобиля, чудом оставшись в живых».
Дзяворук запутал всё делопроизводство губернии и разворотил все схемы движения бюджетных средств. Несмотря на голод и разруху, увеселительные мероприятия на его даче финансировались исключительно за государственный счёт. Незаконные пособия получали все заинтересованные ответственные работники губернии, которые в благодарность прикрывали Дзяворука. И если в народе вдруг появлялся правдолюб, он тут же с треском вылетал с работы и оказывался до такой степени запуган смоленскими властями, что предпочитал молчать.

Так продолжалось почти семь лет, пока всё-таки не нашёлся неугомонный борец против коррупции и произвола. Им стал заведующий контрольным подотделом Амброзиус, который, рискуя собственной жизнью, не раз писал в столицу о злоупотреблениях в губисполкоме, а однажды даже поехал в Москву, в Наркомфин РСФСР, и там нашёл наконец управу на Дзяворука и компанию.

В 1931 году состоялся суд по делу о злоупотреблениях. Главному обвиняемому Е.И. Дзяворуку инкриминировалось присвоение как минимум 23 тысяч рублей – сумма по тем временам огромная. Соучастниками по делу проходило ещё полторы тысячи ответственных работников из губернского партийного аппарата. Учитывая население Смоленска на тот момент, можно только удивляться, откуда в городке нашлось столько алкоголя и проституток!

Впрочем, Дзяворук – ещё невинная пташка. В Астрахани председатель губсуда Глазков, два его заместителя и ещё 18 служащих губернского суда и народных судов города действовали по гоголевской схеме. За относительно небольшие деньги они продавали приговор любому, кто мог заплатить.

Пользуясь безнаказанностью и лёгкими деньгами, эти товарищи превратили здание губернского суда в притон. Но, видимо, обстановка в судебных залах смущала служителей закона, и со временем они переместились на квартиру к некоей Алексеевой. Женщина она была гостеприимная, так что в её доме каждый вечер вместе с судьями пьянствовали и предавались разврату члены ВКП(б) в количестве 45 человек. Уважаемые коммунисты еженощно теряли человеческий облик, напиваясь до чёртиков и давая волю своим животным чувствам, включая изнасилование. В оргиях Алексеевского притона часто принимали активное участие астраханские нэпманы: пользуясь невменяемым состоянием ответственных совработников, вступали с ними в преступные сделки. А днём ночные собутыльники покрывали друг друга.

В результате такого «сотрудничества» частному капиталу удалось купить весь налоговый аппарат, ревизорский, губналогкомиссию и значительную часть экспертизы бухгалтеров. Шесть лет существования Алексеевского притона обошлось молодому советскому государству почти в 2 миллиона рублей. После громкого судебного процесса председатель губсуда Глазков и его заместитель Калинкин были приговорены к 10 годам лишения свободы со строгой изоляцией. Остальные – исключены из партии.

Оргии в «Интуристе»

Летом 1935 года было закончено следствие по делу ещё одного прохиндея – управляющего московской конторой «Интуриста» Сергея Георгиевича Месхи. Этот тип, как он сам утверждал, был членом ВКП(б) с 1907 года. Чем занимался до революции, история умалчивает, но в 1917 году всплыл в должности чиновника в Земгоре (Главный комитет по снабжению русской армии) в Тифлисе. Здесь Месхи присвоил большую сумму казённых денег.

В 1918 году он служил заведующим столовой в Бакинском ревкоме, называя себя «27-м бакинским комиссаром». В 1919 году в Астрахани Месхи написал донос на врача Мыкртычана, обвинив его в контрреволюционной деятельности. А когда несчастного лекаря арестовали, склонил к сожительству его рыдающую жену.

Далее Месхи работал в разных городах страны на партийных, государственных и хозяйственных должностях. Пока не оказался в Москве на должности главы «Интуриста», которая его окончательно и «разложила». Как указано в следственном деле, «Месхи использовал своё служебное положение как средство для широкого и развратного образа жизни и систематически понуждал целый ряд подчинённых ему сотрудниц к сожительству, пользуясь их материальной и служебной от него зависимостью». Кроме того, Месхи принимал на работу во вверенные ему учреждения исключительно тех дам, которые в силу разных обстоятельств, а чаще по причине крайнего безденежья, соглашались разделить с ним ложе.

Разгул в «Интуристе», а также на служебной квартире Месхи обязательно сопровождали пьяные оргии, причём потерпевших в этих оргиях, как сказано в материалах следствия, было более трёхсот человек. Верховный суд РСФСР приговорил Месхи к лагерной ссылке, но, как вспоминали потом очевидцы, он и там отлично устроился: выдавал зэкам посылки и сотрудничал с тюремщиками «по хозяйственной части».

«Бывший секретарь Ленина»

«Старый большевик», «герой гражданской войны», «бывший секретарь Ленина» Борис Павлович Гунько-Горкун – фигура не менее колоритная, чем Месхи.

Гунько сделал себе фальшивый партбилет и множество других важных «корочек», благодаря которым многие годы получал от государства пособия, путёвки в дома отдыха и даже персональную пенсию. Надо сказать, что поддельные документы были коньком Гунько: стоило ему лишиться одного, как он молниеносно добывал другой, ещё более высокого ранга. «Корочки» помогали прохиндею почти ежегодно менять место жительства и, разумеется, руководящие ответственные посты.

Схема жизни товарища Гунько была такова: он устраивался на высокопоставленную должность в каком-нибудь населённом пункте, работал месяц-два, а затем пропадал с крупной суммой казённых денег. Так, например, в 1927 году он устроился работать во Всесоюзный металлургический синдикат, получил аванс на командировку 837 рублей и пропал вместе с ними. В 1929-м устроился начальником работ на Новощуровский цементный завод, прикарманил 1500 рублей и так же испарился.

В 1932 году в Харькове Гунько-Горкун добился постановления на вручение ему ордена и получил в пожизненное пользование большую квартиру с обстановкой. Нужно ли говорить, что жилплощадь он вскоре продал и, по традиции, пропал.

Через год Гунько-Горкун появился в Новосибирске в должности главного инженера местного энергокомбината, правда, вскоре снова пропал с государственными деньгами. «Старый большевик» колесил по стране долгие годы и что удивительно – где бы он ни появлялся, ему везде доверяли самые ответственные и «хлебные» посты. Видимо, Гунько был не лишён обаяния.

Ему прощали самые непростительные слабости. А именно: «секретарь Ленина» очень любил малолетних девочек. Как потом писал прокурор в материалах дела Гунько-Горкуна, тот «неоднократно брал малолетних девочек из детских домов, под видом воспитания их, растлевал их и возвращал обратно в детские дома…» В деле указаны и подробности, в том числе возраст девочек, но воспроизводить их мы не станем – об этом стыдно даже писать.

Гунько-Горкун признал факты растления малолетних и своих авантюрных похождений. Разумеется, прокурор потребовал расстрела «старого большевика» и «секретаря Ленина». Вскоре приговор был приведён в исполнение.

Сексуальные чемпионы

«Блядоход» – так назвали тюменские чиновники ещё одну увеселительно-партийную организацию, созданную в начале 30-х годов в молодом советском государстве. Дело происходило в райцентре Уват тогда Омской, а ныне Тюменской области.

Идеологами «Блядохода» стали агроном районного земельного отдела Кочарин, инспектор районного финансового отдела Захаров, работник загса Игловников, агроном Комаров и другие мужчины из числа уватовской «интеллигенции». Целью их объединения было сожительство с максимальным количеством женщин. Причём разворачивалось это сожительство чуть ли не на конкурсной основе: кто больше, тот и чемпион!

В конце каждого отчётного периода подводились результаты «социалистического соревнования» и ставились новые задачи: сколько женщин каждый член организации должен совратить, сколько – заразить венерическими болезнями и паразитами (лобковой вошью). Существовал даже письменный план «мероприятий» по совращению и заражению, смета расходов, отчётность, образцы «объяснительных записок в случае неисполнения должностных обязательств» и так далее. Уватовский «Блядоход» даже выписывал мужчинам наряды «на покрытие местных девушек и женщин».

В 1935 году, после нескольких лет плодотворной половой деятельности, всех участников «Блядохода» арестовали и наградили сроками до десяти лет.

Те, кто по долгу службы должен был выявлять гнойники на теле советского общества, тоже творили безобразия. Сотрудники ОГПУ, особенно на периферии, часто «крышевали» мелких торговцев и крупных нэпманов, за что получали соответствующее вознаграждение. На эти грязные и лёгкие деньги чекисты устраивали себе отдых – пили, развлекались с проститутками, проводили время в игорных притонах.

Молодые комсомольцы и коммунисты, удовлетворяя низменные потребности, не брезговали и групповыми изнасилованиями. Самое громкое событие произошло в августе 1926 года. Тогда в Ленинграде на Лиговке группа товарищей в количестве сорока человек изнасиловала 20-летнюю крестьянку Любу Белякову – девушка только что приехала из родной деревни и устроилась работать на один из заводов. Процесс по этому делу был громким: шестерых насильников приговорили к расстрелу, остальных отправили на Соловки.

В начале 20-х годов Ленин резко изменил своё мнение насчёт свободных нравов. «Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости».

Видимо, соратники его слушали плохо, ибо вплоть до середины 30-х годов сексуальный произвол, в том числе на почве систематического пьянства, в Советской России процветал на всех уровнях.