Жизнь на острове смерти

План Генриха Ягоды, одобренный Сталиным, был оформлен как постановление Политбюро об организации новых трудовых поселений в Сибири, Казахстане и на Дальнем Востоке. Исполнение возложили на милицию, которая хватала на улице каждого, кто не мог предъявить воспетую Маяковским краснокожую паспортину. Арестованных грузили в товарные вагоны и везли в Новосибирск, откуда на баржах они отправлялись по Оби на север. Однажды в середине мая 1933 года жители деревни Назино увидели множество горожан в потрепанной одежде, сгрудившихся на острове напротив деревни.

«За что вы попали сюда?» – спросили мы парня. Он ответил: «А ни за что. Был студентом в Москве. На выходных пошел в гости к тете – москвичке. Дошел до ее двери, стучался, но тетка не успела открыть дверь, потому что меня тут же схватили. Я был арестован как не имеющий при себе паспорта». (Из воспоминаний крестьянки Феофилы Былиной)

«Сальников Кузьма Антонович, 1911 года рождения, из Новокузнецка, работал на шахте, был женат, имел двоих детей. Однажды он поехал в Новосибирск, пошел на центральный рынок. В это время рынок окружили, устроили облаву и арестовали тех, кто не имел при себе документов. Всех, в том числе женщин и детей, погрузили на баржу и увезли на остров Назинский. Еды не было. Людей мучил голод. Охрана бросала хлеб, когда ехала мимо острова. Кто схватит, тот и съест, остальным ничего не доставалось. В тех, кто пытался бежать, стреляли. Неизвестно, сколько Сальников пробыл на острове, но ему удалось бежать. Переплыв реку, он болотами вышел к людям. После побега работал в колхозах». (Из воспоминаний Веры Пановой, жительницы Усть-Тыма)

«Люди там всякие были. Во время паспортизации их облавой взяла милиция в Томске и на баржу. И закрывали их там. Даже сам, этот, томский прокурор приезжал. У него два сына забрали. Люди выходили на улицу без документов, а их раз – и забирала милиция облавой. Прокурор тот своих сыновей вывез с острова». (Из воспоминаний Алексея Вогулькина, жителя деревни Назино)

​

Воспоминания жителей Назино и окрестных деревень в конце 1980-х годов записали участники экспедиции томского общества «Мемориал» – Николай Кандыба, Георгий Шахтарин и Вильгельм Фаст.

– Это было летом 1989 года. Мы арендовали в Томске речной катер и поплыли на север, – рассказывает Георгий Шахтарин. – Когда причалили к острову напротив деревни Назино, там ничего не было видно из-за высокой травы. Мы высадились на берег и почувствовали, что нас всех пробрала какая-то оторопь. Наверное, потому что мы знали о событиях 1933 года. А так, если не знать, то – красивое место, северная природа.

– Вы были первыми, кто расспрашивал жителей Назино о тех событиях. И тогда еще были живы очевидцы. Вам легко удалось их разговорить?

– Да, они охотно рассказывали. Это ведь самая известная история, случившаяся в Александровском районе при советской власти. Можно сказать, легендарная. Они все называют этот остров – Людоед или Смерть-Остров.

​

«В нашей избе был в то время заезжий двор. Колхоз обязывал нас принимать проезжих. Цыгане едут – цыган принимали. Потом я выписывала квитанцию, сколько людей было, сколько лошадей, и колхоз нам платил. На квартиру к нам попадали и высланные. Однажды побывала у нас и старушка со Смерть-Острова. Ее везли этапом. У нас в избе была прихожая, комната и две спальни. Женщину провели в дальнюю комнату на ночлег, и я увидела, что у старушки на ногах срезаны икры. На мой вопрос она ответила: «Это мне на Смерть-Острове отрезали и зажарили». Вся мякоть на икрах была срезана. Ноги от этого мерзли, и женщина обертывала их тряпками. Она самостоятельно двигалась. Выглядела старухой, но в действительности ей было 40 с небольшим лет». (Из воспоминаний Феофилы Былиной, жительницы с. Назино)

– Как жители деревни относились к соседству с таким мрачным местом?

– Абсолютно спокойно. Они косили на острове сено, а деревенские коровы плавали туда через речную протоку на пастбище. Все знали, что там происходило. Повсюду нам рассказывали о случаях людоедства, но для местных жителей – это просто давняя история.

В интервью, записанном участниками экспедиции, крестьянка Мария Панова рассказывала:

– Говорят, на острове было людоедство?

– Было, было. Привязывали женщин к лесинам, груди отрезали, икрянки эти вот отрезали.

– На ногах?

– Ну вот это вот мягкое место.

– И ели это мясо?

– Они жарили на костре и ели. Ну, голод был, голод.

«Я не знаю, кто их охранял, никуда не выпускали и работы им не давали и ничем не обеспечивали. А у нас заплот такой был с воротами высокими. А закрывать их зачем мы будем? Три семьи нас поселилось, еще ни скотины, ничего нету… Они и не закрывались у нас – ворота. Вот утром выйдешь – елки зеленые, полная ограда покойников, ступить негде. Прямо лежали, как бревна. Вот сидим мы, ребятишки, а они, значит, лезут в окно: помираю, погибаю, опустился и – готов». (Из воспоминаний Александра Наумова, жителя села Усть-Тым)

​Кроме ни в чем не повинных людей без документов, случайно задержанных милицией, среди спецпереселенцев было немало уголовников-рецидивистов. Более выносливые и менее щепетильные, они были первыми, кто решился попробовать человеческое мясо.

В фондах томского мемориального музея «Следственная тюрьма НКВД» сохранились машинописные воспоминания сотрудника Александровско-Ваховской комендатуры Андрея Карагодина, который работал на острове охранником и полвека спустя записал по памяти сцену допроса одного из уголовников:

«В соседней комнате разместилась комиссия из Сиблага. Солидный голос сказал: «Садитесь!» и начался допрос. Я сразу же понял, что допрашивают кого-то из тех, кто жил на острове.

– Скажите, Гвоздев, это правда, что вы выбивали зубы больным и умирающим?

– Правда.

– Зачем?

– Чтобы добыть золотые коронки.

– Зачем?

– Поменять на махру. Курить же хочется. А у вахтеров за каждую коронку можно было бы получить спичечную коробку или целых две газеты, шоб цигарки крутить.

– Так… И много вы выбивали зубов?

– Сколько надо, столько и выбивал. В заначку не складывал. Все менял на махру, сам курил и друзей угощал.

– Ясно. А теперь вы, Углов. Это правда, что вы ели человечье мясо?

– Не, неправда. Я ел только печенку и сердце.

– Расскажите, как вы это делали, подробно.

– Очень просто. Как шашлык делают. Из ивовых прутиков делал шампурчики, нарезал кусочками, нанизывал на шампурчики, поджаривал на костерке.

– А у каких людей вы добывали себе мясо? У живых или у мертвых?

– Зачем же у мертвых. Это ж падаль. Я выбирал таких, которые уже не живые, но еще и не мертвые. Видно же, что доходит, через день-два все равно дуба даст. Так ему ж легче умереть будет… Сейчас, сразу, не мучиться еще два-три дня».

Назинское преступление ГПУ могло бы остаться нераскрытым – кто поверит рассказам крестьян? – если бы не расследование, которое по собственной инициативе провел Василий Величко, инструктор Нарымского окружного комитета партии. В июле 1933 года, по горячим следам, он опросил десятки человек, имевших отношение к организации лагеря смерти на острове у деревни Назино, а также записал показания местных жителей. Затем Величко в трех экземплярах отпечатал доклад, который отправил: в Москву – Сталину, в Новосибирск – Роберту Эйхе, в Нарым – секретарю Окружкома. После чего на полгода скрылся в тайге.

Одиннадцать страниц этого документа эпохи, рассекреченного в годы перестройки, впервые были опубликованы в сборнике «Спецпереселенцы в Западной Сибири» (Новосибирск. 1994 г.).

«Люди начали умирать. Они заживо сгорали у костров во время сна, умирали от истощения и холода, от ожогов и сырости, которая окружала людей.

Так трудно переносился холод, что один из трудпоселенцев залез в горящее дупло и погиб там на глазах людей, которые не могли помочь ему, не было ни лестниц, ни топоров. В первые сутки после солнечного дня бригада могильщиков смогла закопать только 295 трупов, неубранных оставив на второй день. Новый день дал новую смертность и т.д.

Сразу же после снега и мороза начались дожди и холодные ветра, но люди все еще оставались без питания. И только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по несколько сот грамм.

Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджаках и штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку (так как она была в порошке), падали и задыхались, умирая от удушья».

Комендант Сулейманов кроме того, что избивал людей, при выдаче трудпоселенцам сахара поедал его (на глазах у всех) в невероятно больших количествах и теперь, по его собственному заявлению, «потерял всякий вкус». В результате всего – из 6100 чел. выбывших из Томска и плюс к ним 500-600-700 чел. (точно установить не удалось), переброшенных на назинские участки из других комендатур – на 20 августа осталось – 2200 человек. Все это, особенно остров, осталось неизгладимой метой у всех трудпоселенцев. Даже у отъявленного рецидива, видевшего виды на своем веку. Остров прозван «островом смерти» или «смерть-остров» (реже – остров людоедов). И местное население усвоило это название, а слух об том, что было на острове, пошел далеко вниз и вверх по рекам».

В доказательство того, насколько назинские события потрясли всех, кто с ними соприкоснулся, автор доклада приводит слова народных песен, сложенных тем же летом на берегах Оби:

Трудно нам братцы в Нарыме,
Трудно нам всем умирать,
Как пришлося на Острове Смерти
Людоедов нам всем увидать…
Боженька, боженька миленький,
Дай мне ножки до весны.

Комментарий Величко: «Дело в том, что у людей страшно опухали и еще опухают ноги».

Не придет мать с горячей молитвой
Над могилою сына рыдать.
Только лес свою песню Нарымскую
Будет вечно над ней напевать.

(Из песни «Между топких болот»)

Доклад Величко заканчивается описанием картины, которую представлял собой Назинский остров после эвакуации выживших в другие, более благоустроенные участки Александро-Ваховской комендатуры:

«На острове сейчас травы в рост человека. Но местные жители ходили туда за ягодами и вернулись, обнаружив в траве трупы и шалаши, в которых лежат скелеты».

Томская экспедиция «Мемориала» в 1989 году также записала рассказы старожилов, которые посещали остров после ликвидации лагеря:

«Когда вода ушла уже, тут покос стал – сено косить. Ездила я с Тверитинскими на покос. И вот че они руки моют? Я нос зажму, свой остяцкий нос и думаю: че они это? А они возьмут руки помоют и опять побегут. Ну вонища, люди разложились, какой-то месяц они наверху еще лежат. И вот набрали зубы золотые. И договорились их в Торгсин сдать. Раньше Торгсин в Александровском был. Там золото принимали. И у кого есть золото – сдавали. Ну там всякие хорошие тряпки, всякие макароны, съедобица всякая» (Из воспоминаний Таисии Чокаревой, жительницы Назино, 1913 г. р.)

Письмо Величко вызвало большой скандал в аппарате ЦК и руководстве ГПУ. Осенью 1933 года для расследования обстоятельств массовой гибели спецпереселенцев в Назино прибыла комиссия Сиблага. Следствие подтвердило факты, изложенные в докладе, после чего все материалы были засекречены. Самого автора доклада, когда он решился выйти из тайги, уволили с должности инструктора. Величко ушел в журналистику, был военным корреспондентом «Правды» и дошел до Берлина. После войны опубликовал несколько романов о социалистических преобразованиях в Сибири: «О великом и вечном», «Посевы солнца», «Искаженный бог» и другие. Написать книгу о том, что он видел в Назино, Василий Величко так и не решился.

Во время экспедиции 1989 года члены томского общества «Мемориал» провели так называемую «паспортизацию» Назинского острова – данные об этом месте занесены в реестры Министерства культуры, и с тех пор остров является объектом исторического наследия России.

 

– Мы стараемся сохранять память о событиях 1933 года, – рассказывает сейчас глава Назинского сельского поселения Валерия Штатолкин. – В прошлом году собрали пожертвования и начали строить церковь, посвященную невинным жертвам ГУЛАГа. Сейчас храм почти готов. Каждый год в июне мы возлагаем венок у креста, стоящего на острове с 1993 года. Но в этот раз не получилось –высокая вода, остров затоплен почти целиком.

– Ежегодные разливы реки, которые смывают следы человеческого пребывания на острове, – кажутся метафорой того, что происходит с человеческой памятью. Для жителей Назино эти события, наверное, уже стали делами давно минувших дней?

– Можно и так сказать. Если никто об этом не напоминает, то все забывается. Пойду сегодня в школу, на летнюю площадку, расскажу детям про остров.

«Сибирь. Реалии»